— А! — кричали они. — Только мы добились права стрелять в немца, как большевики попросили мира! Это предательство, будем бить большевиков!
Что творилось с Петей? Он не знал, как вырваться, куда ступить. Тянуло на родину, думалось о свободной Чехии. А тут все запуталось в один клубок. Многие чехословаки еще раньше в плену ожесточились. Их обещали пустить на фронт и обманывали; накипевшее они теперь хотели выместить на большевиках, про которых слышали от своих командиров только клевету.
Петю спас Ярослав. Он вышиб из него всю дребедень.
И Авдотья Никитична повторила слова Гашека — ведь их так часто произносил ее муж:
— «Мы должны остаться здесь! Здесь должен остаться каждый из нас, который знает, что мы потомки таборитов, первых в Европе социалистов-коммунистов. А это знает каждый чех! Наше политическое значение здесь, а ни в коем случае не на Западе. Мы должны помочь России».
Петр вместе с Ярославом уехал в Москву, потом снова они попали в Самару, работали среди земляков и — так случилось — потеряли друг друга из виду. Петр, услышав про Чапаева, пошел к нему, а Ярослав, когда в мае восемнадцатого белогвардейцы учредилки захватили Самару, скитался. Пробираясь к красным, выдавал себя за полоумного сына немецкого колониста. Чешские патрули пропускали его.
— Что бы Ярек ни делал, он делал это с мастерством, — говорил Петя, узнав о мытарствах Гашека.
А при встречах с земляками Петр выспрашивал: нет ли вестей от Ярека? И вести приходили. Мы сближались с Пятой армией, потом вошли в нее, а Гашек работал в политотделе армии то инструктором, то начальником отдела.
Нам показывали венгры и корейцы, китайцы и чехи газеты на своих языках — их выпускал комиссар Гашек.
Летом тысяча девятьсот девятнадцатого года после боев на реке Белой мы взяли у колчаковцев Уфу. Я не знала, что с Петей: жив ли он, жив ли и твой отец Тараска, «наш братичек», как звал его Петя. Раненые прибывали и приносили вести об убитых.
Вдруг приходит мой Петя, с перевязанной головой. Еще в дверях он закричал:
— Легко, легко поцарапало.
Авдотья Никитична на мгновение умолкла, она будто наново все пережила — тогда ее тревога была ложной: Петя вернулся к ней, еще не настигло ее самое большое несчастье.
— Но вижу: он сам не свой, повторяет:
— Дуня, Дуня, я встретил Ярослава, дорогого Ярека.
И, как всегда, волнуясь, Петя мешает русские и чешские слова, не замечая, что думает уже на своем языке. Петя почти кричал:
— Ярек — директор типографии Пятой армии, он здесь, в Уфе. Теперь и ты познакомишься с Яреком, с нашим Яреком. Он так изменился, похудел, очень обрадовался встрече, тому, что я у Чапаева. Ах, Ярек, Ярек, он, наверное, более полумиллиона пленных тащит за собой.