Совсем стемнело в хате. Григорий Михайлович сидел склонив голову, будто чудились ему приближающиеся шаги командира. Вот они уже в сенях. Дверь настежь, и Чапаев на пороге, с ходу диктует…
Григорий Михайлович тихо рассказывал:
— Было это вот такой же осенью, только более поздней, и за стенами хаты насторожилась ночь. Чапаев говорит мне, говорит быстро, так, что я с трудом за ним поспеваю:
— Бой идет без останову четверо суток. Противник набросился на наш кавалерийский полк двумя тысячами кавалерии и одним батальоном пехоты. Наш кавалерийский полк не выдержал. Бросился в паническое бегство. Оставил противнику два орудия, весь обоз, два пулемета. Потери громадные, много убитых и раненых…
Василий Иванович берет из моих рук карандаш, вертит его в левой руке, правая у него висит на повязке, и снова возвращает мне. Продолжая ходить по избе, диктует.
Изба сотрясается, моргает огонек в лампе. Василий Иванович торопится закончить донесение командиру Четвертой армии. Вдруг оконные стекла заливает дождь, а может, река Камелик лижет их мутным языком — заволжская степь в сговоре с казарой.
Не повышая голоса, но энергичнее Чапаев говорит:
— На поддержку кавалерийскому полку я выступил с учебной командой. Кавалерийский полк был остановлен, спешен, и мы снова перешли в контратаку. Противник выбит из занятых позиций…
Чапаев оборвал диктовку, помолчал и глухо добавил:
— Но снаряды и обоз уведены.
Василий Иванович круто поворачивается к окну, различает по стрельбе, какая казацкая часть шурует.
Меня удивило: что же Чапаев про неравный, долгий бой обмолвился только двумя-тремя словами. Сытая казара на сильных конях вроде и убыли не знала. Один с коня долой, вместо него пятеро. Лошадь бьется на земле, через нее уже десять конников летят, и тяжелая артиллерия нас пепелит. Чапаев же только с одной учебной командой поперек стал — казаки ударились и откатились. Надолго ли? Нет, на часы. Но ведь их тьма, а нас?
Смотрю на Чапаева. Снова возвращается к столу, за которым я примостился. И пока шел Чапаев от окна к столу, за три шага, будто осунулся он. Темное от ветра и бессонницы лицо его сделалось меньше, пролысины на висках удлинились, губы пересохли. Он, верно, кожей чувствовал, как за темнотой накапливаются силы противника, а нашим людям и есть нечего было, и с ног они валились, так как некуда их было отвести на отдых и некем подменить.
— Пиши, Гриша, дальше, — приказал он. — Балашовский полк неоднократно переходил в атаку. Последний раз сбит с позиции, где противник забрал две роты в плен, два пулемета.