— Зачем вам грузовик? Вернетесь к себе на станцию, все у вас в порядке, а мне до Таловой добираться.
И отдал я Сошкину машину с пулеметом и бойцами, пусть, думаю, его сопровождают. Доехали мы до Нижней Покровки, распрощались. Эскадрон, а за ним и грузовик исчезли в темноте.
Но едва я и Тарас дошли до телефонной станции, на нас набросился Андрей. Обычно спокойный и медлительный, теперь он рвал и метал, дергал себя за русую бороду:
— Почему опять обрыв линии? Сейчас же на машину, возвращайтесь в степь.
И тут я понял свою оплошность.
Резко зазвонил телефон, я подскочил к аппарату, услышал голос начдива:
— С кем вы шутки шутите? Опять нет связи с Пугачевом. Отрядили вам технику, а вы нас не обеспечиваете.
Андрей перехватил у меня трубку, объясняет, что уже и в помине нет ни машины, ни пулемета.
Василий Иванович был вне себя, обещал пострелять виновных и тут же вызвал Андрея в Таловую, для личного объяснения.
Мы сплоховали. И у брата, степенного, пожилого человека, душа ушла в пятки. Он тут же распорядился: я и Тарас верхами поскакали в степь, искать обрыва на линии.
Едем по еще темной степи — рассвет ведь поздний, туман виснет за плечом и перед тобой раскидывается. Слышим: за нами следом скачут, топот приближается.
Тарас крикнул:
— Гони что есть мочи! — И исчез в тумане.
Я рванулся за ним, но не тут-то было.
Меня кто-то туго-туго обхватил за плечи, и я с коня долой, больно ударился грудью и головой о землю. Одна мысль: «Уж лучше б пулей!» И потерял сознание.
Очнулся на скамье в сарае. Напротив сидит на табурете казачий офицер. Окружен свитой. Много народу, а мало людей, может, их и вовсе среди этой толпы не было.
И здесь же, рядом с офицером, чернявый с челкой, в казачьей сбруе. Я его сразу и не узнал — очень быстро отъелся, лицо лоснилось от злости и сытости.
— Вот эта мордовская рожа, — хрипел Шульгин, — все наизусть вам обскажет: сколько у Чапаева сабель, ружей, какая подмога и откуда идет, на что рассчитывает. У него в голове живой донос со всей цифирью и дробью. Только за язык потянем — посыплется!
Лежал я. Вытягивали мне ноги, соскабливали ногти, топили в студеной воде, ставили на угли, били голого нагайками, поили соленой бурдой, кровавые рубцы натирали солью — это казацкий допрос. За ночь пережил, что за десять лет.
Офицер ударил меня ногой в живот и распорядился:
— По башке не бить, — и вторым ударом срезал меня с ног.
Я боялся только одного — бреда.
Офицер возился долго, кажется, устал. Время тянулось, как мои жилы. Минута на углях в год показалась, а может, это и был год, превращенный в их минуту?! Они считали все вслух, чтобы я взвесил свой ужас, но у меня не было таких весов.