— Хорошо, — сказал я, взяв деньги.
Странное чувство овладело мной, когда я их взял.
Неторопливо спускаясь по лестнице, я невольно думал о… казино. Взять бы и… в казино сейчас. Не знаю, но я был уверен, что выиграю; именно сейчас, когда я держал в руке эти деньги, я был уверен, что выиграю. «Нет, Максим, — говорил я себе, — так нельзя… Выиграешь — не выиграешь, но так нельзя».
Разменяв деньги и купив водки, я вернулся. Морозов открыл мне дверь; войдя в свою комнату, он сел на диван.
— Вот. — Я поставил на стол водку, положил сдачу, всю до копейки, даже назвал Морозову сумму сдачи и… чек ему показал.
— Ты издеваешься? — посмотрел на меня Морозов.
— Нет, — вдруг разволновавшись, произнес я. — Я так…
— Да перестань ты, — отмахнулся Морозов.
Негромко играл магнитофон. Пел Джим Моррисон. «This is the end, — мягкий, завораживающий баритон, — my only friend, the end».
Морозов пил молча, слушая музыку, в квартире было тихо. Пахло краской. Казалось, все как всегда. И вновь мною овладело недавнее странное ощущение: что бы я сейчас ни совершил, все получится. Я ходил по комнате, вслушиваясь в звуки музыки, сам не понимая, что со мной происходит; чувствовал, что все, что ни произойдет, будет успешным и правильным. Главное — правильным.
— Что ты ходишь как заведенный? — не выдержав, спросил Морозов.
— Не знаю, не знаю, Миша. Но уверен: сегодня случится. Сегодня… я чувствую. Я не могу это объяснить. Я только чувствую. — Пока я это говорил, перед моими глазами переливалось огнями казино. «Мне нужно в казино. Судьба. Мне нужно…» — бормотал я, точно одержимый.
— Сегодня уже достаточно всего случилось, — устало произнес Морозов. — Слушай, Кравченко, может хватит на сегодня историй? Да сядь ты наконец. Совсем голову закружил. Пойду поблюю, что ли. — Морозов поднялся с дивана и, пошатываясь, вышел из комнаты.
Не знаю, что двигало мною… Как только Морозов вышел, я с повадками заправского ворюги вытащил из шкафа конфетную коробку, вынул оттуда две стодолларовые бумажки, засунул в карман джинсов, положил коробку туда, где она лежала, достал с полки альбом итальянской живописи и, отойдя от шкафа, как ни в чем не бывало стал неторопливо рассматривать репродукции. Вернувшись, Морозов вновь повалился на диван.
— Полегчало? — спросил я.
— Нет, — лаконично ответил Морозов и, заметив в моих руках альбом, сказал: — Вот, хоть делом займись.
Захлопнув альбом и поставив его на место, я сел на краешек дивана, тронул Морозова за ногу и произнес, к своему удивлению заметив, что произнес ровно и непосредственно: