Я слушал его вполуха. Мне и самому хотелось выговориться, про Оленьку рассказать, про школу. Мне неинтересно было слушать про сбежавших собак и молодую жену, которая ушла (хотя не должна была уходить) от человека, от которого просто нужно уйти. Мне уже не хотелось в это вникать.
Выговорившись, он замолчал. Мне почему-то сразу стало ясно, что больше я ему не интересен. Какое-то время мы сидели молча. Пока я наблюдал за его усталым и теперь равнодушным ко всему (и в первую очередь ко мне) лицом, всякая охота говорить у меня пропала.
— Ладно, счастливо.
Поднявшись, он протянул мне руку. Я невольно обиделся. Я перестал быть нужен, со мной прощались. При этой мысли я усмехнулся. Захотелось сказать что-нибудь колкое и дерзкое. Морозов стал мне неприятен. С какой-то брезгливостью, вяло я пожал его ладонь и опять брезгливо улыбнулся, прямо глядя в его равнодушное и, как мне показалось, такое же брезгливое лицо, точно ему самому было неприятно, что он вот так, целый час рассказывал мне о своей жизни и теперь стоит и для проформы (потому что принято) пожимает мне руку.
— Если что, я живу здесь, недалеко. — Он назвал свой номер телефона, назвал так, будто прекрасно понимал, что и номер я не запомню, и не позвоню ему никогда.
Я позвонил Морозову на следующее утро около одиннадцати, сразу как проснулся (ночевать я отправился все-таки к себе на квартиру). Он нисколько не удивился, он помнил все из нашего разговора, и главное — что он оставил номер телефона и приглашал меня к себе. Сегодня у меня был выходной, и я охотно согласился зайти к нему в гости (точнее напросился к нему в гости).
Открыв дверь, Морозов все с тем же равнодушием пригласил меня войти. На нем был по-домашнему старый, выцветший синий халат.
Огромная четырехкомнатная квартира у метро «Войковская», окнами выходившая на парк, пребывала в том запустении, какое может допустить оставленный женщиной, уже немолодой мужчина. Сразу, как только вошел, я ощутил едкий, знакомый запах скипидара, олифы и масляных красок.
— Как собаки, нашлись? — сам не зная почему спросил я, невольно осматривая эту гигантскую по моим меркам квартиру с высокими потолками и широким коридором.
— Гарсон и Бой вон дрыхнут, — он кивнул в сторону кухни, — а Чико, хорек, все еще блудит где-то, кобель, — без малейшей иронии отвечал он, жестом приглашая меня в кухню.
Сменив туфли на тапочки, я прошел в кухню, по пути заглядывая в распахнутые двери комнат. Казалось, здесь ничего не изменилось с тех пор, как сюда вселились люди: обои, мебель, люстры, всевозможные шкафчики, серванты, пианино, повсюду керамические статуэтки ангелов, пастушек, слоников. И картины — в рамах, без рам; просто прибитые гвоздями к стене; прикнопленные листы с детскими рисунками.