Лорнетка перепархивала, отдыхала то на локотке, то на запястье, скакала оттуда на нос и зависала в пространстве, где шустрила крылышками. Мнилось, траектории лорнетки затвердевают невидимым веществом. В воздухе разливались электрические токи.
— Попрошу вас, господа, уйти и более не вмешиваться в наши с Борей занятия, — строго присовокупила Минцлова и ещё раз нервно оглянулась на новенькую кардонку с надписью «Никола Водник и сыновья».
— Сие невозможно, так как я несу ответственность за Борю, — кротко произнёс Розанов.
Минцлова подкрепила себя вдохом эфира из глубин платка, и снова белый платочек затрепыхался на излёте руки.
— Какой вы школы? — высокомерно спросила.
Василий Васильевич затруднился с ответом.
— Нижегородской, — вымолвил с деланным простодушием, вспомнив об оконченной тридцать с лишним лет назад гимназии.
— Я прошла дорнахскую, нюрнбергскую и лондонскую. О вашей не слыхала. Всё равно, — продолжала Анна Рудольфовна. — Я наблюдаю на вашем лице отсвет оккультного мироощущения. Вы — наш, мы — ваши… Практикуете?..
— Разве что молитвы да исихазм, — промолвил лукавый Василий Васильевич.
Минцлова смахнула бородавки пота, высыпавшие на выпуклом лбу.
— Я готова побеседовать с вами тет-а-тет, — вещала она. И хотя обращалась к Розанову, косила глаза на кардонку. — Готова даже к диспуту о методах духовных исканий. Но это — в обозримом будущем. Сейчас мне требуется остаться наедине с подопечным.
— Боря достаточно взрослый, чтобы управиться со своей жизнью без вашей опёки, — мягко возразил Розанов, пристально наблюдая за тем, как теософка очередной раз промокает кожу.
Неустанно дирижируя лорнеткой, Минцлова зацокотала о чём-то своём, теософском, но умолкла на полуслове и с ненавистью и подозрением уставилась на сжимавшего футляр Розанова.
— Что это у вас?
— Так, ничего. Шпаги, — скромно ответил Василий Васильевич и сделал движение, будто хотел спрятать футляр за спину.
Минцлова взбеленилась:
— Бросьте проклятые острия!.. Ну!
— Зачем же. Я их из футлярчика выну, — с улыбочкой, тряся бородкой от рвущегося наружу хихиканья, отвечал Розанов. — Николай Владиславович, возьмите, примерьте к руке. А чего это вы, Анна Рудольфовна, так переволновались?
Теософка набычилась на троицу ядром лба. Жилы у ней на висках набухли кровью. По лицу и шее струился водопад. Сбившийся с затылка на сторону, разболтавшийся клубок волос казался готовым ударить носорожьим рогом. Минцлова ворочала в орбитах глазными шарами, страшно и смешно.
За спинами троицы скрипнула дверь с лестницы, показался тюремщик.