— За нас, Аксель — прошептала девушка, вставая, — за нас с тобой.
Отпив из бокала, Дорфи осторожно поставил его и поймал руку Лотты. Она вздрогнула, когда Аксель прижал ее ладонь к губам, а он медленно, постепенно перебираясь все выше и выше, ласкал своими губами уже всю руку, целовал изгиб ее локтя. Дорфи чувствовал, как девушка откликается на каждое его движение, и эта готовность следовать за ним, своим любимым, придавала ему все больше уверенности. Решительнее, словно законный хозяин, Аксель притянул Лотту к себе, обнял руками за талию, задохнулся ароматом ее волос и впился губами в тонкую жилку, забившуюся в бешеном темпе. Не торопясь, словно в замедленной киносъемке, он положил свою ладонь на упирающуюся под его нажимом, словно надутый детский шарик, правую грудь Лотты и, чуть помедлив, осторожно, словно боясь спугнуть, потащил белую, фосфоресцирующую в полумраке блузку на себя и вверх. Та рывками поползла из юбки.
Аксель не спешил. Опыт подсказывал ему, что Лотта, так откровенно и цинично пытавшаяся совратить его весь вечер, в сущности невинна душой. Нет-нет, разумеется, кто-то у нее уже был. Возможно, что и не один. «Сейчас, слава богу, не средние века!» — усмехнулся Дорфи. Но он понимал, что героический образ журналиста-расследователя сделал свое дело. Впервые в жизни дочка миллионера серьезно полюбила, а не просто увлеклась очередным знакомым. Что же, романтическая девчонка ему подходит, такая если влюбится, то уже на всю жизнь, она на все для него готова. Сейчас ей хочется одного: хочется любви, секса до тошноты, до изнеможения. Будет ей любовь! Да такая, что девчонка забудет всех, с кем была раньше. Но сделать это надо так, чтобы именно сегодня ей впервые довелось почувствовать себя женщиной. Женщиной с большой буквы, а не половой тряпкой, о которую вытер ноги еще один прохожий.
Одну за другой Аксель расстегивал пуговицы на ее кофте.
— Раздень меня, дорогая, — прошептал он, и руки Лотты, царапаясь наманикюренными пальцами, стали развязывать тугой узел галстука. В этот миг кофта Лотхен распахнулась, и Аксель, не успев отвести глаза, уперся взглядом в напряженные, словно маленькие вишенки, соски ее грудей и, не выдержав, с жадностью приник к ним губами. Как пушинку, подхватив Лотту сильными руками человека, поднимавшего и не такие тяжести, он закружил ее по комнате и, шагнув в сторону, бросился вместе с ней в глубину стерильно свежих простыней мягко разошедшегося под ними дивана.
Через полчаса Лотта вряд ли смогла бы вспомнить даже собственное имя. Ей заливал глаза проступивший почти тут же пот и соленые капли, падавшие на ее разгоряченное лицо с большого сильного тела Акселя. Она не произнесла ни одного вразумительного слова, лишь плакала навзрыд от горя и стыда. Стыда, по-ребячески самобичующего, — за себя, за то, что вот уже три года, с тех пор как она это попробовала, самое естественное и дорогое, что может быть в отношениях между мужчиной и женщиной, невольно смешалось в ее представлении с грязью и ложью. «Прости, прости меня», — умоляла она Акселя. Ей трудно было объяснить за что, но он понимал все. За то, что не дождалась его, не сберегла себя от потных рук, лапавших ее на дискотеках. За мальчиков, тащивших ее танцевать, чтобы ущипнуть пониже спины. За то, что, одурманенная выпитым… Да мало ли за что, всего и не перечислишь.