— Ке-ем?
— Спартанцем.
— Что такое?
И Рудя толково объяснял мне про древнегреческое государство Спарту и о том, как воспитывали там молодых воинов. Особенно поразила меня история о том, как один мальчик-спартанец украл лисенка и спрятал у себя под плащом. Лисенок распорол ему зубами живот, но, не желая себя выдать, мальчик ни разу не крикнул. Он так и умер, не крикнув, не сказав ни слова.
— Ты-то откуда знаешь? — спросил я.
— Левушка рассказывал.
— Я бы закричал.
— Я бы тоже, — сказал Рудя. — И вообще, зачем красть лисенка?
— Правильно, — поддержал я. — Пусть бы бегал в своем лесу.
Да. Густенька тоже не на шутку увлеклась Левушкой. Она даже бросила курить.
— Не уважаю, — при всех говорил Левушка. — Не уважаю курящих женщин. Мужчины — одно дело. А женщина… Не уважаю.
Густенька не только бросила курить, она начала подкрашивать губы и завивать волосы. Она очень помолодела. Раньше, до приезда Левушки, редко кто слышал от нее доброе слово, а теперь соседки то и дело тормошили ее.
— Густя, не будет ли у тебя какого лекарства? Голова что-то разрывается.
— Августина Сидоровна, Вовка мой что-то кашляет. Не взглянешь ли?
И, побросав все свои дела, Густенька шла к больному Вовке, ставила ему банки да еще и шутила:
— Терпи казак — атаманом будешь!
Изменилась Густенька, повеселела, и, быть может, вышла бы она замуж за Левушку, но произошел случай, на первый взгляд незначительный, но после которого Густенька прервала всяческие отношения с Левушкой.
В начале августа в тополях появился филин. Первым увидел его Рудя. Насмерть перепуганный, прибежал он на кухню.
— Т-там, — заикаясь, произнес он и ткнул в темное окно.
И столько неподдельного страху было на его бледном лице и в расширенных глазах, что «папанинец» Вовка, тоже заикаясь, спросил:
— К-кто?
— Н-не знаю.
Маленькая Анютка с ревом побежала домой.
— Объясни толком, — потребовал Кутя.
Рудя опасливо подошел к окну:
— Отсюда не видать. На тополях сидит.
— Кто?
— Говорю — не знаю! Вышел, смотрю — светится. Думаю, что такое? Взял камень и бросил. А оно ка-ак закричит! Ка-ак захлопает!
— Идем, — решительно объявил Кутя.
Мы вышли на улицу. Был темный тихий вечер. Где-то скулила собака. Тополя, днем радостные и такие знакомые, сейчас казались таинственными и мрачными. Мы шли молча. Под ногами шуршала трава. Кутя остановился и спросил:
— Где?
— Во-он.
В стороне, куда указал Рудя, на старом тополе, в кромешной темноте спутанных ветвей, светились два желтых неподвижных глаза. Мы замерли и затаили дыхание.
— Айда поближе, — шепнул Кутя, ощупывая землю в поисках камня.