— Как живешь-то, мама? — спросил Яшка.
И сразу осеклась, увяла мать.
— Какое наше житье материнское? Живу…
В доме ничего не убавилось, не прибавилось. В расписной старенькой горке стояли китайские чашки и сахарница без дужки; круглая, похожая на бочонок хлебница, казалось, все два года не сдвигалась с места; у окна по-прежнему светилась набалдашниками кровать, и даже портрет итальянской красавицы актрисы Элеоноры Росси-Драго, купленный Яшкой в районном киоске, висел над изголовьем, и все так же, как два года назад, актриса улыбалась краешками губ, и глаза у нее были такие же грустные, грустные…
— Во второй половине агрономша живет, — сказала мать. — Тоскливо было одной, вот и пустила. Ужо приедет с району, откажу ей. — И, почему-то перейдя на шепот, за-торопилась высказаться: — Разведенная она, Катерина-то. Муж ученой был. Жили они в Ленинграде. Чего ей там не поглянулось — ума не приложу. Говорят, и мужик был породистой, высокой такой, ладной. Да ты, Яша, должен помнить Катерину-то! Со Скородума она, Татьяны Левонтьевой дочка.
— Не помню.
Скородум — деревня невест. По всему Никольскому тракту, от Кичгородка до Великого Устюга, не найдешь красивее скородумовских девок, стройнее, работящее не найдешь. Беда только — не живут они в деревне, бегут в район, а там быстренько окручивают их городские, все больше командированные. Смотришь, через пару годиков приезжает в деревню дама, говорит на «а», не подступись к ней. Рядом муж-замухрышка, редко увидишь со скородумовской девкой парня под стать.
— А она тебя помнит, Катерина-то, — продолжала мать. — Интересно, говорит, посмотреть на него, какой стал. На тебя то ись.
— Я не девка, чтоб смотреть на меня. Левонтьева… Не помню. Старая, поди?
— Старая? — всплеснула руками Ульяна. — Годика на три тебя постарше всего-то. Такая… Что ты! Всем взяла. Что фигура, что обличье. И характером прямо командир. Старая… У нее женихов не счесть. Из города приезжают.
— Мне-то какое дело?
— Я вообще… А так, конешно. Какое твое дело. Вот приедет, скажу, чтобы ослобонила комнатку-то.
— Не надо. Пусть живет. — Яшка встал, подошел к окну, уставился на темную громаду школьного здания, виновато сказал: — Я ненадолго, мама. Скоро уеду.
— Ну-ну, — торопливо ответила мать. — Как знаешь, Яшенька. Как знаешь… Ты, конечно, теперь отвык от деревни-то. И то сказать, друзей твоих здесь раз-два, и обчелся. Федька качуринский здесь. Шоферит. Мефодий пришел недавно с Морфлоту. А больше никого и не вспомню. Как знаешь… Теперь тебя учить — только портить. Больше меня людей-то повидал, поездил по белу свету. Денег я тебе, Яша, прикопила. Можно мотоцикл купить. Мода ноне на них. Чуть подрос парень — и мотоцикл требует… Хоть завтра бери деньги — да и в сельпо. Я там облюбовала один. «ИЖ» называется. — Ульяна умолкла, ожидая ответа, не дождалась и встала: — Может, выпьешь, Яша?