Глеб проснулся у бабушки. Мать и сестренка еще спали. Привыкший к училищному распорядку, он вышел на сельскую улицу, прошелся по росистой траве и вдруг застыл в неожиданности: Глеб явно различал колокольный звон. Задрав голову к небу, он вслушивался в нарастающий перезвон колоколов — в прозрачном утреннем воздухе текла чистая, созвучная его настроению мелодия…
Глеб не двигался, охваченный этими необычными для него звуками. В них он почувствовал какую-то власть, силу над собой и удивился даже, как способен освежить душу колокольный перезвон. На сердце стало хорошо, тепло, и сразу нахлынули мысли. Он вспомнил суворовских ребят, которых летние каникулы раскидали по стране… Где-то сейчас Вербицкий, Карсавин, Скобелев? Где Димка Разин?
Наверное, прав был подполковник Воробьев, когда грустил о старом суворовском училище. Всего одни летние каникулы, потом учебный год — и нет суворовского! Как перелетные птицы… И останется в ушах только перезвон бывших кадетских баталий…
Глебу стало чего-то жалко. Жалко, что так быстро бежит время.
Он вспомнил, как в последний раз звонил Маше Вербицкой. Ее слова еле прослушивались:
— Ты зря, Глеб, обидел Димку.
А чем? Чем он его обидел? Тем, что не дал прочитать ее письмо?
— Маша! Если ты такая заботливая, то почему сама не напишешь ему?
Маша нервно положила трубку: длинные гудки говорили о ее вредности… Эгоистка!
…Колокольный перезвон медленно растекался по мокрым деревенским лугам. Два дня шел дождь, не давая вести уборку. Глеб с дядей ночевал в поле, на полевом стане. Дядя Гриша тоже когда-то отслужил в армии и теперь работал комбайнером в совхозе. Укрывшись ватником, слушая, как за окном вагончика ворчливо шумел дождь, Глеб терпеливо выслушивал армейские рассказы дяди Гриши о том, как ходили они солдатами в самоход, как однажды искали дезертира и как, будучи командиром орудия, он получил от генерала именные часы за боевые стрельбы. Как понял Глеб, никто в их части не мог так стрелять, как дядя Гриша.
— Моя пушка — всем пушкам пушка! И вот что, племянник, — заключил дядя Гриша, — если уж захотел ты быть офицером, по совести скажу — ничто так не подкупает солдата, как человечность…
Глеб дивился тому, что здесь, в поле, под проливным дождем он как-то лучше видел свое курсантское и офицерское будущее… лучше осознавал свое положение в училище. Даже слова матери: «А, может, и зря, Глеб, суворовское-то? Как она еще сложится, жизнь военного?» — казались теперь совершенно иными.