Офицеры Армии Людовой и люди Невойта хотели побольше узнать о каждом из пятерых антифашистов-немцев. Вокруг Фрица собралось много людей. Одетый в советскую форму, с черными как смоль волосами и горящими глазами, он вполне мог сойти за жителя советских южных республик. Его плавная русская речь, лишь иногда звучавшая чуть тверже обычного, еще больше усиливала это впечатление. Никто из его новых друзей не хотел верить, что видит перед собой чистокровного баварца.
— Взять вообще баварцев, — рассуждал кто-то. — О них известно два факта: во-первых, они много пьют пива, а во-вторых, это они помогли Гитлеру прийти к власти.
Фрицу, чтобы исправить такое плохое мнение о баварцах, не оставалось ничего иного, как рассказать, основываясь на опыте собственной жизни, о молодых бойцах Веймарской республики, об их борьбе против фашизма. О том, что в Мюнхене кроме пивоваренных заводов была еще и большая полицейская тюрьма, на холодном и грязном каменном полу которой он провел не одну ночь, Фриц рассказывал оживленно и интересно, и круг его слушателей все возрастал.
— Да, такого не выдумаешь. Выходит, ты и в самом деле пролетарский баварец, — сказал лейтенант Федя, один из советских партизан, недавно бежавший из фашистского плена. Его огненно-рыжая шевелюра упрямо вылезала из-под фуражки. Лейтенант отличался мужеством, граничащим с безрассудством, и хорошо подвешенным языком.
— А вот тот, — показал он на другой конец стола, где сидел Андре, — ваш командир, он, похоже, профессор. Голову даю на отсечение!
— Жаль мне твоих рыжих вихров, — спокойно заметил Фриц. — Он такой же рабочий, как и я. Посмотри-ка повнимательнее на его руки.
Но Федя не хотел уступать:
— А ваш Макс, за которым наверняка табуном бегают девушки, он сын этого профессора, верно? Такое сходство редко бывает, так?
— Что тут обо мне говорят? — Макс, стоявший неподалеку, обернулся через плечо.
— Вот он точно установил, что ты сын Андре, — объяснил Фриц.
— Ну, если вам так нравится… — Макс рассмеялся и отвернулся.
Законы конспирации запрещали ему рассказывать что-либо об отце. Этот короткий разговор пробудил в нем воспоминания о Москве. Для него, побывавшего во многих странах и нигде не чувствовавшего себя дома, Москва стала второй родиной. Он посерьезнел и больше не хотел разговаривать. Молча обвел взглядом партизан и вдруг встретился с карими глазами Наташи. Задумавшись, она глядела как бы сквозь него, повернув лицо к Невойту, который оживленно разговаривал с Андре и, казалось, не замечал ее. А может быть, Наташа сама не хотела быть втянутой в разговор. Ее красивое лицо с черными бровями, разлетавшимися от переносицы как ласточкины крылья, одновременно выражало и отрешенность, и счастье, и боль.