— Так и должно быть, товарищ Хильда, — самодовольно засмеялся отец. — У старого Геракла должен вырасти молодой Геракл.
Немка весело его перебила:
— Но не развивайте свою мысль, генерал… Зевс на вас за такую саморекламу может, как это дальше… быть рассержен.
Заработал мотор, и «Волга» плавно скользнула в ночь. На повороте фары вырвали из мрака кусок магистральной улицы и поплыли, обдавая желтым рассеянным светом фасады домов. И они остались одни: отец и сын. Да ещё часовой, застывший рядом под темным грибком.
— Постоим немного, подышим? — предложил старший Баталов.
Аркадий приблизился к нему и молча ткнулся непокрытой головой в твердое плечо. Тяжелая рука командующего стала невесомой и нежной, перебирая мягкие волосы сына.
Помолчали. Звездное небо теплым куполом висело над ними.
— Папа, кто у нее муж? — спросил неожиданно Аркадий.
— У кого? — не сразу догадался генерал.
— У Хильды Маер.
— Ах, у Хильды. У нее нет мужа, сынок.
— А как же обручальное кольцо?
— Разве ты не заметил, какое оно потускневшее?
— Ну и что же?
— Оно не из золота. Хильда обручилась в концлагере. Кто-то из узников смастерил это кольцо. Хильде сейчас под пятьдесят. У нее двое взрослых детей, сын и дочь. Сталевар и талантливый врач-педиатр. А кольцо… В сорок третьем году в тюрьме Шпандау гестаповцы расстреляли ее мужа коммуниста Вернера Маера. Хильду освободили из концлагеря Заксенхаузен наши войска весной сорок пятого. Еле поставили на ноги. Не правда ли, ей идет этот элегантный и достаточно модный светлый костюм? — спросил он грустно.
— Да, отец. И улыбка. Она улыбается, как все наши русские женщины от Владивостока до Тулы.
— Но под этим костюмом половина ее тела в шрамах. Так мне по секрету сказала однажды ее сестра.
— От пыток?
— Да, сынок. И еще запомни: Хильда — это человек, готовый в любую минуту капля по капле отдать всю свою кровь и жизнь за наше общее дело. Понял? Капля по капле.
Сын промолчал. Необъяснимое щемящее чувство жалости вдруг навалилось на него. Оно и раньше уже не однажды врывалось в его очень коротенькую жизнь, может быть, оттого, что значительную часть ее он прожил самостоятельно, лишенный материнской ласки, а иногда и отцовского совета, потому что по горло занятому Антону Федосеевичу не всегда удавалось присматривать за сыном. Бывало, набивал в этой жизни шишки, спотыкаясь на ее неровностях, но вставал самостоятельно и только потом сообщал в коротеньких письмах об этом отцу, если находился вдали от родительского крова, чаще всего пытаясь окрасить эти сообщения в юмористические тона.