— Добрая ты, — вздохнула Жанна.
— Ой, если б ты знала, какая я добрая, уже бы икону с меня писала, Барби ты наша коллекционная.
Элеонора увернулась от подзатыльника, мерзко хихикая. Год назад, впервые увидев Жанну в доме моих родителей, она впала в глубокую задумчивость, а за ужином хлопнула в ладоши и воскликнула: «Во! Вспомнила, кого ты мне напоминаешь. Барби!»
Первое время я сам не знал, как относиться к этому. Особенно когда услышал, что Даша, дочь Элеоноры, шепотом спрашивает у мамы: «А когда мы еще приедем в тетю Барби играть?»
Увидев, что я тоже достал сигареты, Жанна поморщилась:
— Ладно, я внутрь пойду.
Когда за ней закрылась дверь, я сказал:
— И вовсе она не похожа на Барби.
— Тебе видней. Я в куклы не играла, с пистолетом бегала, — тут же стала серьезной Элеонора. — Деньги привез?
Мне сделалось не по себе от ее требовательного взгляда. Сразу навалилось все: и утренний разговор с врачом, и серая хмарь на небе, и этот последний год, за который я с места не двинулся, как ни старался.
Достал из внутреннего кармана пиджака конверт, отдал Элеоноре. Хоть бы вид сделала виноватый, что ли. Куда там! Схватила, открыла, смотрит.
— Может, уберешь?
— Не мешай, я считаю.
— Эля, там одна бумажка в тысячу рублей.
— Ну, ты же не обломался для нее конверт купить, дай и мне повыпендриваться. Конверт, кстати, в следующий раз с маркой бери, я ей тогда еще по письму в месяц буду писать. Заметь, за те же деньги!
Дождавшись, пока Элеонора наиграется и бросит конверт на переднее сиденье «Пежо», я спросил:
— Ну и как она?
— Нормально. Бухает.
— И все?
— Все.
— Ты с ней хотя бы говорила об этом?
Элеонора посмотрела на меня с жалостью:
— Говорила, Дима. Так и сказала: «Маша, зачем ты бухаешь? Не бухай». А она мне: «А я, Элечка, не бухаю. Это тебе кажется».
Мне хотелось ее ударить. За эту наигранную жалость, за эти деньги в конверте. Времени все меньше, скоро начнется церемония. Надо идти внутрь, но я стою здесь и смотрю в глаза той, которую считаю лучшим другом.
— Все очень плохо? — тихо спросил я.
— Дим, ты меня вообще хорошо знаешь? — отозвалась Эля. — «Очень плохо» — это когда ты стоишь на дне могилы, которую только что вырыл, а вокруг — пятнадцать человек с автоматами и экскаватор. А в любой другой ситуации запросто можно встать, отряхнуться и уйти.
— Не все так могут. — Я сделал последнюю затяжку.
Окурок полетел на асфальт. Я наступил на него и не затушил даже, а размазал.
— Всю жизнь говорю, — вздохнула Элеонора, — пережевывание соплей вредно для пищеварения. К тебе это, кстати, в первую очередь относится.