Из-за борта джипа боевик не видел, что именно произошло у скалы, не слышал разговор русаков с его товарищами, даже автоматные очереди донеслись сквозь рев вертолетных двигателей приглушенно, а потому мог обольщаться в этом вопросе…
Он теперь уже боялся не столько русских, сколько остаться одному в горах, на жаре, когда все тело пронизано ноющей болью, когда кровь продолжает сочиться сквозь бинты, когда в груди сквозь сбившуюся повязку свистит проникающая рана… Когда от привалившихся к нему тел уже чуть заметно начинает сочиться запах мертвечины… Когда все гуще и назойливее роятся невесть откуда взявшиеся в этих пустынных местах крупные мухи… А вон уже медленно опускается с неба на дармовую поживу какая-то большая птица с крючковатым клювом. Скоро, надо полагать, и шакалы пожалуют…
Боевик попытался что-то крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, однако вместо этого у него изо рта выдавилось только какое-то мычание. Только теперь он почувствовал, что не может пошевелить языком. Боевик вообще сейчас ощущал язык как нечто инородное, не подчиняющееся ему… Так как перебитая правая рука его не слушалась, раненый кое-как выпростал из-под навалившегося на него тела соседа по кузову левую и застонал, потянувшись к лицу. Из его собственного рта торчало что-то большое, распухшее, и с этого «чего-то» лохмотьями отшелушивались какие-то чешуйки. И все это непонятное было пришпилено булавкой к какой-то тряпке.
Он не сразу понял, что это такое. А когда понял, по-волчьи завыл. Впрочем, на самом деле это ему только казалось, что он и в самом деле завыл — стоящий в собственных ушах крик наружу вырывался лишь едва слышным хрипом.
Боевик понимал, что сил справиться с булавкой, тем более вслепую, слабой левой рукой, у него нет. Какого-нибудь инструмента, чтобы перекусить сталь, под рукой не было. Разрезать собственный язык он не смог бы, тем более, что и нож на поясе на привычном месте он нащупать не мог… А значит даже если он в кармане у кого-нибудь из лежащих в кузове, найдет дальнобойную рацию, сообщить о своем отчаянном положении не сможет.
Обреченный уронил тяжелую руку. Что-то надо придумать, надо что-то срочно придумать… Да только что тут придумаешь, когда всем твоим существом постепенно овладевает полнейшая апатия ко всему, в том числе и к собственной жизни?..
Краем глаза человек заметил рядом какое-то движение. С трудом, всем телом, он повернулся в ту сторону. И встретился взглядом с круглым зрачком большой хищной птицы, вцепившейся могучими когтями в борт джипа с явным намерением воспользоваться таким обилием невесть откуда появившейся еды. Раненому стало не по себе — он вдруг вспомнил, что когда-то слышал, будто именно человеческий глаз является для стервятников излюбленным лакомством… Это, значит, этим вот клювом орел или коршун, черт их разберет, сейчас долбанет его точно в зрачок!.. От этой мысли в полумертвом уже теле проклюнулась вдруг жажда жизни… Даже не так, не жажда жизни, а нежелание сдаваться бездушной твари без боя…