— Какой пожар?
— Ой, посмотрите на него, он не знает, какой пожар! Конечно, у Мунделевича пожар. У Доди Мунделевича в аптекарском магазине, что за углом.
— Но зачем вы бегали на пожар?
Общий вопль потрясает старый барак:
— Ха!.. Зачем!.. Так вы-то еще поете, а Мунделевич уже сгорел. Так Мунделевич же не каждый день горит. А?.. Ясно?
Уступая темпераментным килийцам, я спел им еще раз «Песню о короле». Но перед этим не удержался и сказал:
— Хорошо. Я спою. И в последний раз… Слышишь, мальчик? А потом ты пойдешь туда, куда тебе так хочется…
МСЬЕ ДАЙБЛЕР
Перебирая в памяти «коллекцию пациентов» своего скромного искусства, припоминая бесчисленные встречи и разговоры с самыми разнообразными людьми, с которыми сталкивала меня бродячая жизнь актера-одиночки, я, как истый «коллекционер», не без гордости останавливаюсь на особо ценных и редких экземплярах. Некоторыми из них я горжусь не менее, чем какой-нибудь ювелир гордится черным бриллиантом или собиратель картин полотном Ван-Дейка.
Время от времени я припоминаю эти встречи во всех деталях, сдувая таким образом с них «пыль забвения», и, пережив все сначала, снова кладу их на место в тот угол памяти, где у меня хранятся особо интересные воспоминания. Об одном таком незаурядном знакомстве мне хочется рассказать.
Однажды на одном из моих концертов в Париже, в зале Гаво, за кулисами во время антракта появился среди толпы посетителей среднего роста пожилой француз. Познакомившись, он рассыпался целым каскадом комплиментов по поводу концерта. Я не обратил бы на это особого внимания, но меня удивило и заинтриговало то обстоятельство, что мой собеседник был француз, так сказать, «иностранец», не понимавший ни одного слова по-русски, и то, что на концерт он пришел с пачкой довольно недурных переводов моих песен. Следя по ним, он слушал каждую мою песню, уже зная в точности ее содержание. Оказалось, что у него дома есть весь выпуск моих граммофонных пластинок и что это уже не первый мой концерт, на котором он бывает. Отрекомендовавшись мне мсье Дюпоном, которых во Франции столько же, сколько у нас в России Ивановых, он долго рассказывал мне о каком-то своем старом русском друге, который и научил его любить мои песни. Очень холеный, чуть суховатый, с узкими бледными руками, с седоватыми, гладко причесанными волосами, в обыкновенном смокинге, он ничем не отличался от тысячи таких же французов, и наше знакомство, вероятно, на этом вечере и оборвалось бы, если бы ему не суждено было продолжиться дальше.
Несколько раз я встречал этого человека то в холле отеля, то за стойкой бара, то в фойе театра. Однажды в воскресенье утром мы встретились с ним в Булонском лесу. Я гулял со своим бульдогом, а он, только что закончив прогулку на лошади, шел в костюме для верховой езды со стеком в руке.