Приличного человека нельзя купить. Но можно продать.
Капитана увели обратно, куда-то наверх. Он выглядел разочарованным.
Всегда неприятно осознавать, что опускался зря.
Че Гевара все-таки рано ушел, но, возможно, именно поэтому его помнят и многие уважают, даже не разделяя его взгляды.
Революция как любовь: либо надо рано умереть, либо смириться с предательством.
Третьего не дано.
Третьими приходят воры.
Как-то Миша вышел погулять. Для разнообразия. Всё лучше, чем весь день смотреть телевизор и сериалы. Или копошиться в интернете, как в мусорном баке, где у чужих домов ищут остатки смысла приходящие из неизвестности «бомжи». Миша накинул пальто, пошитое индивидуально в старые добрые времена. Добрые, потому что он был относительно молод и пальто еще не надо было перешивать, дальше некуда. Он присел, чтобы завязать туфли, дотянувшись. И вздохнул.
Миша уже давно жил один. Без жены. И даже без собаки. Бывает. С утра, после завтрака и мировых новостей, он выгуливал себя сам. Оглядывая окрестности, проходящих прохожих и опустело, но легко, думая ни о чем. Так его уже дважды принимали за иностранца. По глазам. И это льстило. Хотя дальше разговоров дело не шло, поскольку он сразу признавался, что местный.
У него не было постоянного маршрута для прогулок. Принципиально. Миша так чувствовал себя свободным. Гуляю, где хочу. На улице было пустовато и он свернул в какой-то двор. Он знал их все, в округе, как облупленных. Даже после, местами, реставраций. Обычно в таких дворах играли дети или молодежь сидела на скамеечках, общаясь. В давние времена пенсионеры и мужики играли в домино или шахматы, скидываясь и на совместный обогрев души.
Сегодня каждый сидел, если не летом за городом, то поквартирно. И только загорелые от гуляний на свежем воздухе парни неопределенного возраста нередко распивали по углам вино или пиво. Им тоже хотелось с утра свободы и взаимопонимания. Но он к ним не подходил и не садился даже близко. Как и к бабушкам у подъездов. А смысл?
Миша медленно, но деловито, прогуливался и в этот раз. Прикидывая, где можно присесть и оглядеться. Он уже учился впитывать окружающий мир, не додумывая за него и не спрашивая себя ни о чем, как это было прежде. Все идет, как идет. Или едет. А он смотрит.
И вдруг его окликнула женщина. Откуда-то сверху. Немолодая уже, но в халатике. Видать, после душа. Выставив белую, как то утро, ногу, она стояла на балконе второго этажа старого довоенного дома. Желтого, как прокуренные пальцы тех, кто его когда-то строил. Миша задрал голову и улыбнулся. Для зрелого, под арбуз, мужчины, если на него обратили внимание, это вдвойне приятно.