Внутри развалин рос занесенный когда-то птицами шиповник, краснели одинокие плоды на высоком и тонком кизиловом деревце…
Через пролом в противоположной стене вышли к неубранному полю: высокие, один к одному, давно сухие подсолнухи стояли с опущенными к земле крупными шляпками, и вид у них был такой, словно перед этим кто-то их в чем-то укорил, и в общем смущении все они дружно понурили головы.
«Варвар этот Александр! — вдруг громко сказал Юнус, и голос у него дрогнул. — Т-такой народ погубить… разметать по белому свету! Тут как раз они и собирались тогда, где сейчас подсолнухи. На этом месте!»
Он тоже абадзех, Юнус… Так и стоит тут до сих пор?
Среди них. Уже невидимых.
Или ту кровавую жатву и, в самом деле, можно было предотвратить?
Ведь стоило им сказать только слово, всего лишь единственное слово… Но народ так и не смог его вымолвить: да.
Народ ли?
Или, как и теперь, громко говорит кто-то один, а расплачиваться по-прежнему приходится всем.
«Мы не можем обойтись без Черного моря. И я предлагаю вам дать согласие на прокладку через ваши земли трех дорог к Черному морю: к Анапе, Новороссийску и Туапсе. Казна моя выплатит за это вознаграждение тем аулам, которым придется переселиться с территории, отведенной под эти дороги.
Вы должны признать подданство русского царя, но это не лишит вас самобытности: будете жить и управляться по своим адатам, сохраните неприкосновенность религии, никто не будет вмешиваться в ваши дела».
Над понурым, давно потерявшим цвет полем из конца в конец носились то припадающие совсем низко к подсолнухам, а то скачками взмывающие вверх серые воробьиные стаи, но они не оживляли его — придавали сиротства.
Россия не могла позволить себе отступления: слишком далеко все зашло. Уже два века жила к тому времени под ее защитой христианская Грузия, к России жались единоверцы армяне и осетины, за полудружеской, так полностью и не поддавшейся исламу Кабардой, среди чеченцев, как на острие ножа, продолжали селиться гребенские да терские казаки… Не стесненное природными границами врастание друг в дружку длилось тут уже половину, если не все тысячелетие… при чем тут, и правда, эти — сидящая на своем дальнем острове, но распустившая щупальца по всему миру Англия и таскающая для нее каштаны из огня заморская Турция?
Но как, как должно было поступить им, нам всем, чтобы душевный мой друг не глядел сейчас с тоской в ту сторону, где за перевалом, ведущим в Абхазию, плескалось Черное море и откуда вновь неслись выстрелы… Отголоски той войны? Или всего лишь — ее продолжение? Или начало так старательно разжигаемой новой: доселе еще невиданной?