— Ты должен хорошенько расспросить нашего гостя, а потом сказать мне, — говорит мама. — Чтобы я знала: что он любит есть?.. Что ему нравится? Что он хочет?
Может, она пытается залечить Оленину старые душевные раны — таким вот нехитрым способом…
Нанэ вдруг делает нарочно строгое лицо, очень строгое.
— И скажи, чтобы наш гость не приезжал больше один!.. Только с сестрой! Я еще не видела, но уже люблю ее, Сэт, — так и скажи!.. Пусть и одна приезжает. Так и скажи, Сэт. Мы ее очень ждем в нашем доме. Только чтобы она имела ввиду: нельзя к нам приезжать в мае, когда я буду держать уразу… Обязательно скажи про май и про уразу, Сэт.
Оленин сперва не понимает: при таком настойчивом приглашении — и вдруг условие, да еще такое строгое.
— Да-да, ни в коем случае нельзя в мае, ей! — обеими руками машет моя нанэ. — Когда держу уразу, я не только не ем до вечера, я ведь и ничего не пробую, когда готовлю!.. Могу недосолить, но это ведь еще не так страшно — хуже, если переложу и соли, и перца.
— Ты это не переводи маме, Сэт! — просит Оленин, когда до него наконец доходит. — Но нашу Аиду только в мае, только во время уразы, и можно отпустить сюда, а?.. Разве нет?
Со времен блокады Аида на еде помешалась. Отсюда кстати и ее профессия. Раз в несколько месяцев, а то, бывает, и чаще, Аида вдруг просыпается среди ночи и, не сознавая себя, бредет к холодильнику… Устраивается прямо около него и не отходит до тех пор, пока он не опустеет. Оттаскивать ее, говорит Вильям Викторович, бесполезно, станет хуже: депрессия, которая всегда потом следует, будет еще страшней и еще продолжительней.
— Нет, переведи-ка, Сэт, — говорит вдруг Вильям. — Я думаю, что именно в мае ей и надо приезжать!
— Почему далекий гость так считает? — спрашивает нанэ, как бы заранее уже ожидая какой-то своей оплошности.
— Я думаю, что в мае, когда вы не притрагиваетесь к тому, что готовите, волей-неволей вы особенно стараетесь?..
— Да, пожалуй, так, — серьезно говорит нанэ.
— А если такая мастерица, как вы, Кызыу Адамовна, да еще и постарается, а?
— Ыу! — почти постанывает моя нанэ и снова радостно закрывает руками глаза. Но прежде, чем она это делает, я вдруг замечаю, как на лице у нее разглаживаются морщины.
— Это мы тоже занесем в хрестоматию по «Адыгэ хабзэ?» — спрашиваю я Вильяма Викторовича. — Мама просто помолодела от ваших благопожеланий!..
— Так ведь для того они и существовали, чтобы, выслушивая их, люди молодели душой! В этом как раз и есть сила этикета… Ты, Сэт, не смейся, ты готовься, я ведь это очень серьезно тебе говорю… Или мой научный авторитет для тебя, выходит, — ничто?.. — Опять начинает профессор насмешничать. — Тогда подумай о практической пользе, Сэт: ты только представь, что хотя бы в одном случае из ста кто-то, прочитав твою адыгскую хрестоматию, уже не скажет в любимом тобою Питере: