— Кровь…
В суете я сперва не понял: провел рукой по щеке, пальцем мазнул под носом, поглядел на руку.
— Кровь джегуако! — торжественно сказал дедушка Хаджекыз. — Не забывай о ней! Слушай, когда она говорит… Слушай ее внимательно, Сэт. Учись понимать и успокаивать… Не делай так, как она говорит — сперва сто раз подумай. Пока не выучишься…
О самом дедушке Хаджекызе говорили, что он родился с шичепшинэ[7] в руке — он мог бы стать таким же знаменитым Джегуако, каким был в свое время Пакэ.
Ему еще не было и шестнадцати, а ему заказывали песни, и все шкуры от съеденных на праздниках быков и баранов отдавали уже только ему — он сам потом делил их между музыкантами и певцами, которые были на двадцать, на тридцать лет старше его… Потом началась германская война, и дедушке пришлось бросить шичепшинэ и взять в руки винтовку… Но выстрелы на свадьбах и на других джегу[8] нравились ему, видно, больше, чем перестрелка в окопах — домой он, когда началась революция, вернулся с георгиевским крестом, завернутым в носовой платок, но без винтовки.
— Пусть они сперва разберутся, в кого стрелять! — якобы говорил дедушка.
Он был ранен в ногу, прихрамывал, и это давало ему возможность отказываться от мобилизации — хоть от белой, а хоть и от красной… Он попробовал было снова взять в руки свой верный шичепшинэ, но не те пошли времена… Нынче справляли свадьбу, и он пел песню в честь жениха, а завтра жениха ставили за амбаром к стенке и долго не разрешали потом хоронить. Люди злые и неумелые, те, над кем он еще недавно смеялся в своих куплетах, сделались вдруг чуть не князьями, стали притеснять аульчан и требовали, чтобы он, Хаджекыз Мазлоков, сочинил песню о трех кунаках: о Ленине, о Буденном и об их верном боевом товарище, председателе комитета аульской бедноты, каком-нибудь Кериме Бадыноке, да…
— Я не знаю, кто такой Ленин, и не знаю, кто такой Буденный, но я хорошо знаю этого бездельника Бадыноко, — якобы говорил дедушка. — И если они — его кунаки, то надо от всех них держаться подальше!
Однажды на джегу в честь начала пахоты он высмеял сторожа сельского совета — не только известного, но даже знаменитого, пожалуй, лентяя — его знали не только в нашем ауле, но и по всей Адыгее, по всей Большой Кабарде, а, может, даже и в Малой. Дедушка говорил в своей песне, что теперь, после революции лентяй этот попал на то место, о котором всю жизнь мечтал: делать целыми днями ничего не надо, спи себе, зато с большою ложкой — ты первый, очередь занять уже успел, еще бы: ты ведь и ночуешь не дома, а тут — в сельсовете…