— Довольно, Нам, ты оставайся дома. Одолжи мне свое перо, и пусть это сделаю я.
Два десятка блестящих глаз уставились на Ба, но только во взгляде Восьмой Бинь дрожал испуг…
Была уже поздняя ночь. Бинь, как ни пыталась, не могла сомкнуть глаз. В памяти ее всплывали ужасные картины минувшего дня. Один такой случай может разрушить ее жизнь, снова обречь ее на позорное, невыносимое существование.
Улочки вокруг Малого базара утонули в немом молчании беззвездной ночи. Лишь изредка крик запоздалого торговца пирожками нарушал тишину. Но и он вскоре смолкал вдали, и безмолвие возвращалось еще более гнетущее, чем прежде.
Бинь выглянула на улицу. Под фонарем напротив их дома, у цементного парапета, стояла коляска и, притулившись возле нее, безмятежно спал рикша. В нескольких шагах от него лежал нищий, скорчившись на изодранной циновке. Бинь с трудом смогла разглядеть, что это человек, а не куча лохмотьев. Но кто он — мужчина или женщина, спит ли, или скорчился, терзаемый голодом, дрожа от ночного ветра, — разобрать невозможно. Улица утопала в грязи — свалка отбросов и мусора! Злобно пища, копошились крысы в поисках пищи.
Бинь вздрогнула от страха. Нет, в деревне никогда не увидишь таких ужасов! И там — молчание и темнота, но безмолвие и мрак не пропитаны таким смрадным зловонием, таким безысходным отчаянием, как здесь, в городе. Восьмая Бинь вспомнила заведение старой Таи, его закопченные, замызганные стены, сумрачный свет ламп, старые кровати, грязные, непросыхающие простыни, подушки с желтыми пятнами пота… И, сравнивая жизнь девушки из заведения с участью рикши, вынужденного спать на улице у своей коляски, или нищего бродяги, которому суждено валяться в грязи на дороге, Бинь понимала: оба жребия одинаково мучительны и позорны. С тех пор как она ушла из родной деревни, рассталась с широкими спокойными полями, всюду ее преследовал страх, она трепетала при виде окружающих ее зловещих картин.
Бинь невольно оглянулась на спавшего Нама. В ярких лучах фонаря отчетливо видна была каждая черточка его смуглого лица: чуть раскосые глаза, на широком подбородке пробивается редкая щетина, над правым глазом бровь рассек большой шрам, на щеке, на лбу Нама еще несколько шрамов причудливо переплетаются, словно трещины на глиняном горшке. Наверное, тот, кто увидел бы Нама впервые, сказал бы, что его лицо вовсе утратило человеческий облик…
Бинь покачала головой и вздохнула. Ее поражала любовь Нама; его нежная забота проявлялась во всем: как он готовил для нее всякие кушанья, как ухаживал за ней, пока она была прикована к постели. Когда Бинь забеременела, он удвоил свою заботу, приглашал хороших врачей, покупал дорогие лекарства и все спрашивал: «Ну, как ты себя чувствуешь? Есть у тебя аппетит?»