Разорвался пенный рот.
Алым пламенем горя,
Переплавился язык!
Раздаются вопли, визги,
Будто режут всех свиней.
Гуманоиды в небесах
Услыхали о «правах»!..
Я в своих сапогах-говнодавах
Выйду на тебя, Мировая печать,
Чтобы плюнуть в продажные очи —
Владыке умов и вращения Земли!
Если привяжутся ко мне товарищи Пришельцы,
— Мировая печать? Что за еда? —
Отвечу с полынной горечью во рту:
— Это ежедневный бокал цикуты
в нашем земном гадюшнике!
Из тьмы веков пришла я в «Просвещение»
[24],
Чтоб сражаться за каждый луч солнца над головою.
Природа не одарила меня слухом к симфонии крепостного права. Степь вскормила меня гордым полетом орлов в счастливой небесной синеве. Смертельно тоскую по земле своей пуповинной!
Там в благостном ясном небе мои степные орлы взлетают выше вертолетов, споря духом с железными стрекозами.
Орел и орлица сажают птенцов на спины, поднимаются к солнцу на вершину самой рискованной выси над всеми животрепещущими крыльями и кувыркаются — кидая орлят — затем падают камнями, ловя их на лету! Так орлята парят, кружатся в привольной коронной вышине, в гибельном восторге учатся летать.
Вот что высшее благо! И если в мире осталось Богополье — оно там, где могучие корни гордых орлов.
Как простился я со сварою тюремною до гроба,
Пил и пью мед свободы допьяна, как родник!
Но нет нигде желанного покоя,
Как странен мир — словно разуто сердце…
Я весь в крови, и нет опоры в мире,
С головою белою, как снег, мать моя рыдает!
Тебя шершавыми руками отшлифую
Мадонною Будды беломраморною,
Чтоб к ногам твоим головою прислоняться,
Я доверял тебе больше, чем себе!
А должен жить с дочерьми и с женою,
Вернулся к ней после адских мук, ошибок
Через тринадцать лет разлуки новым мужем,
Дочери милые соединили отца и магь.
Ты знаешь, где-то сын жертвы подрастает,
Некий парень Павел Васильчук
Без матери, без отца кем он станет?
Ведь когда-то я должен парня разыскать,
Иначе струсил и сам себе не мил…
Вот кто может грех мне отпустить.
О, сколько бился лбом об стальные стены,
Чтоб выйти на роковую встречу с ним!..
Да, я вновь в крови горячей и живой,
Кровь из сердца жертвы хлещет в пузырях,
Глаза, лицо и руки нечем утереть!
Ужас смертного вскрика колет сердце током,
И весь в крови малец кричит над трупом!
И страшно мне дожить остаток жизни грешной,
Нынче в дробь стучат железные зубы,
А иглы в сердце вонзаются насквозь.
Чем унять не дрожь в паху, а дрожь костей?!
О, почему с занесенным ввысь ножом
Гром небесный не сразил меня на месте том?!