— Сыновья Аджема, сыновья Аджема… — прервал его на полуслове отец. — У всех только они на языке. Ну и кем они стали, эти шаромыжники? Беями стали, пашами или кем там еще? Как только кому-нибудь туго становится, детей Аджема вспоминают. Будь все вы неладны — и вы, и они!
Мать Кель Хасана печально поглядывала то на мужа, то на сына.
— Ты слушай, сукин сын, что тебе отец говорит. Придет час, и я умру. Здесь! — Отец показал рукой на огород. — А ты хоть в Феццан [28] отправляйся. Аллах нас не оставит. Найдутся добрые люди, подадут кусок хлеба.
— Ты, отец, ей-богу, только о себе думаешь. А я ведь и об этих горемычных пекусь. В последний раз спрашиваю тебя: поедешь с нами?
— Не поеду!
Хасан повернулся к матери. Покорно склонив голову, она смотрела перед собой невидящими глазами.
— Ради бога, хоть ты, мать, скажи, а то отец совсем спятил. Руки и ноги целовать тебе буду, только скажи: поедешь с нами?
— Как отец твой, сынок, так и я. Скажет он: "Иди в ад!" — пойду в ад!
Хасана тронули детское смирение матери, ее испуганный вид, готовность покориться своей участи. Он опустился перед матерью на корточки, поцеловал ей руки.
— Мама, мамочка! Хоть раз в жизни я причинил тебе боль? Сказал грубое слово? Ослушался тебя? Знаю, как тяжело вам с отцом было растить меня! Да вознаградит вас за это аллах! Вот и я хочу вырастить своих голозадых. Перед нами два пути: или остаться здесь рабами и детей обречь на рабство, или же, как это ни тяжело, уйти в Адану, Скажи, мать, как должен поступить твой сын? Остаться или уехать?
Женщина посмотрела на сына, потом на мужа. Дети, затаив дыхание, слушали разговор взрослых.
— Скажи, мама.
— Езжай, сынок, — ответила мать. — Езжайте, спасайте себя и деток своих. А мы уже свое отжили. Не сердись, сынок, на отца. К нему, упрямому, и на козе не подъедешь. Я-то его хорошо знаю. Ни шагу он отсюда не сделает. Все молодым себя считает.
Кель Хасан припал к руке матери и заплакал.
— Уговори отца, мама, и мы вместе уедем. Не пропадем. Будет кусок хлеба — на всех разделим. Нынче поголодаем — завтра досыта поедим. Я еще четыре года назад решил отсюда уехать, да только бросить вас не мог, совесть не позволяла. Но больше откладывать нельзя. Поеду я, мама. Будь что будет! Теперь ничто меня не остановит. А не поеду — от чахотки умру. Давай уговорим отца уехать с нами.
— Раньше я, может, и уговорила б его, а сейчас мое слово ничего не значит.
— В этом году, — продолжал Кель Хасан, — мы, не зная отдыха, пололи, мотыжили, хлопок собирали, даже детей заставляли работать, а что получили? Ничего! Не знаю, как продержимся шесть зимних месяцев. На наши заработки ни одеться, ни прокормиться.