— Нет, так нельзя! — говорил Кямиль.
— Ты поговори, Кямиль-ага, с Азиме, может, она тебя послушается, согласится.
Но уговоры не подействовали на Азиме, она твердила свое:
— Я, брат мой, с этой девкой на люди не выйду. Хватит, один раз уже опозорились. И не говори мне о хлопке.
— Что было, то было, сестрица Азиме. Чего старое ворошить? Все уже давно забыли, зачем же, как говорится, напоминать ишаку о любимой арбузной корке?
— Послушай меня, жена! Ну, не выйдем мы собирать хлопок. А зимой что делать станем? Есть что будем? Ведь с голоду помрем. Побираться пойдем: "Подайте хлебушка…" Только и крошки никто не подаст, Камиль-ага верно говорит: что было, то было. Пора об этом позабыть. Дитя наше не виновато. А негодяя аллах наказал. Что ж тебе еще нужно? Эмине — родная дочь, кровинка наша. Не жалко тебе ее? Второй год пошел, как бедняжка взаперти сидит.
— Не жалко? Да она перед всем миром нас осрамила, погубила нас, а он о жалости говорит. Да я кровь из нее высосу, все равно не успокоюсь.
— Стыдно так говорить! — пытался образумить ее Кямиль. — Еще люди услышат!
Эмине сидела понурившись и думала о том дне, который сделал жизнь ее невыносимой. Болью отдавались воспоминания о Халиле. Вдруг до нее донесся голос отца:
— Так вот, Кямиль, возьмешь нас с дочкой? Говори, возьмешь? Я, правда, много не наработаю, зато дочь у меня сноровистая. Возьмешь, Кямиль-ага? Возьмешь, брат мой? Говори!
Эмине чуть не расплакалась от жалости к отцу. В его голосе звучали слезы.
— Возьму! — ответил Кямиль. — Возьму, но почему сестрица Азиме упорствует?
— Ну и пусть дома сидит, брат мой! Пусть. А я пойду. С дочерью и сыном пойду. Может, у нее надежда какая есть? А мне не на что надеяться. Так не помирать же с голоду! Одному аллаху известно, как мы настрадались прошлой зимой. Ты только скажи, возьмешь нас, Кямиль-ага?
— Возьму, брат, возьму.
— Тогда подкинь нам немного деньжат. А то у нас хоть шаром покати, а кое-что припасти надо. Как-никак месяц или полтора в поле будем жить.
— Может, пойдешь с нами, сестрица Азиме? — снова спросил Кямиль.
— Не пойду! — отрезала Азиме.
— Значит, ты, как это говорится, отделяешься от стада? — продолжал Кямиль.
— Оставь ее в покое и в свой расчет не бери. Пойду я, с дочкой и сыном.
Наступило молчание. Эмине стало легче на душе. Хлопковые поля, белые палатки, телеги, телеги и, конечно же, Халиль. Все он, все Халиль.
— Ладно, — сказал Кямиль, — немного денег я дам. А сколько тебе нужно, Махмуд-ага?
— Совсем немножко.
— Понятно. Вот… Это пять, это десять, а это пятнадцать… Хватит?