— Добавь еще пять лир, Кямиль-ага. Ей-богу, брат, в доме пусто, ни капли жира нет, на сухом хлебе сидим. А мяса — веришь? — год не видели. Только в праздник, когда люди баранов резали, перепало два кусочка, вот и все. В деревню то и дело наезжают торговцы, а мой сынок Вели, как нищий, поглядывает на них, а у самого слюнки текут. Так что прибавь, брат, еще несколько лир.
— Ладно. Говорят, берущий в долг берет из своего же кармана. Вот тебе еще пять лир. Итого — двадцать, верно? Давай-ка на всякий случай запишем, а то еще забуду. Значит, двадцать лир… Ну вот, кажется, все. Счастливо оставаться! А ты, сестрица Азиме, подумай хорошенько.
— Всего наилучшего тебе, Кямиль-ага! Всего наилучшего, брат мой!
Кямиль ушел.
— Эмине! — позвал Длинный Махмуд.
— Что, отец? — Эмине отложила работу и вышла на порог. Она сразу заметила, что отец повеселел.
— Дней через десять выходим на хлопок. Собери, что нужно, да смотри ничего не забудь! Поняла?
— Поняла, отец!
— И еще, теперь когда захочешь, тогда и выходи из дому. Конец твоей тюрьме. Поняла?
— Спасибо, отец!
— Подойди ко мне, я тебя поцелую! — Эмине наклонилась, и Махмуд поцеловал ее в лоб. — Ну а теперь иди, доченька!
Махмуд положил на колени кисет, подул на пачку папиросной бумаги, листки зашелестели. Он оторвал один и воскликнул:
— Нет, не помер еще Длинный Махмуд!
Эмине посмотрела на мать и, тронутая ее печальным видом, быстро вошла в дом.
— Ты, жена, видать, на что-то надеешься.
— Чего мелешь? На что мне надеяться?
— Тогда почему ты не хочешь выходить на хлопок? Ханым, видите ли, не хочет. Скажите, какая ханым-эфенди нашлась! Ни дать ни взять господская жена. А ты подумала, что мы зимой есть будем? Может, навоз?
Азиме не ответила. Махмуд спокойно свернул цигарку, запалил и стал попыхивать. Они долго сидели молча. Наконец Азиме сказала:
— Можно подумать, что Эмине только твоя дочь, а у меня за нее душа не болит! Еще как болит! А ругаю я ее так, со зла. Разве я не люблю Эмине? Несчастная моя девочка! Искалечили ей жизнь. Никто ее теперь не возьмет. Потому и хочу уехать отсюда подальше, где нас не знают. Из-за любви к Эмине хочу уехать! Вдруг ей на новом месте счастье улыбнется?
— Зачем же тогда ты дочь поедом ешь? Ей и без того тошно!
— Все со злости, ей-богу. Ты же знаешь: язык мой — враг мой!
— Ладно, скажи лучше: пойдешь с нами или не пойдешь?
— Пойду! Конечно, пойду! — Азиме понурила голову. Слушавшая их разговор Эмине вспомнила, как сама когда-то говорила: "Пойду, конечно, пойду!" И перед ее глазами снова ожили поблекшие картины одного из давних осенних дней, когда она, счастливая, на вопрос чумазого паренька: "Пойдешь со мной, Эмине?" — ответила: "Пойду, конечно, пойду!" Воспоминания о прошлом, несбывшиеся мечты были невыносимы… А вот теперь эти слова: "Пойду, конечно, пойду!" Эмине отогнала думы о прошлом, и взгляд ее упал на стену, где висело зеркало. Когда-то в этом зеркале жила пусть некрасивая, но кому-то желанная Эмине. Теперь Эмине совсем одинока. Девушка сняла со стены зеркало. Какой у нее пустой, равнодушный взгляд! Эмине не может теперь думать о будущем, о том, что оно сулит ей.