— Сын мой, орел мой, и не стыдно тебе? Мало того, что женщины испугался, так еще и нюни при ней распустил! Зад ему малость поцарапали, а он орет, будто его зарезали! Я думал, ты мужчина, а ты…
В комнате стоял удушливый запах дыма.
— Будь передо мной мужчина, — оправдывался Абдуллах, — я бы его пополам разорвал. Ей-богу! Распотрошил бы, как курицу. А на женщину рука не поднялась.
— Заткнись! — рассердился Эмин-ага. — Вся деревня теперь знает, кто ты есть! Так что лучше помолчи!
В комнату влетела мать Абдуллаха, истошно крича:
— Не пустили меня, сынок, не пустили. Вся деревня встала на защиту того дурня.
— Что же ты за мать? Сына твоего чуть не зарезали, а ты пойти куда надо не можешь!
— Говорю тебе, не пустили меня, дорогу загородили.
— Сядь и замолчи! — прикрикнул на нее Эмин-ага.
Снаружи послышался шум. Дверь отворилась, и в дом вошли Дурмуш-ага и Дурду.
— Эй, Абдуллах! — сказал Дурду. — Выходит, вы с матерью сговорились нашу деревню опозорить? Прежде ты на людей страх нагонял, а теперь что о тебе скажут?!
— Эмин, — сказал Дурмуш-ага, — растолкуй ты этому болвану что к чему.
— Меня ж ножом пырнули, хозяин. И кто?! Баба! Только потому я и отступил. Влепи я ей — проходу бы мне не было.
— Сам подумай, — заговорил Эмин-ага. — Посылаешь ты мать за жандармами. Ну приходят они, а ты жалуешься: «Меня баба три раза кольнула детским ножиком в мягкое место». Они ж со смеху лопнут — вот и все. А ты за свое бесстыдство полгода тюрьмы схлопочешь. Жандармы — они с ходу во всем разберутся.
— Все равно я этого дела так не оставлю, жаловаться буду, — не унимался Абдуллах.
— Полежишь день-другой, и от твоих царапин следа не останется, — уговаривал его Эмин-ага. — Так что незачем зря шум поднимать.
На пороге показался Шакал, бледный как полотно.
— Абдуллах, братец, — взмолился он, — сжалься, свадьба ведь! Давулджу уходить хочет…
— Позор на твою голову, Абдуллах, ей-богу позор! — воскликнул Дурду.
— Отступись, — посоветовал Эмин-ага, — не жалуйся.
После короткой паузы Абдуллах сказал:
— Ладно, только при одном условии.
— Какое еще условие?
— Пусть даст мне пятьдесят лир, не то…
— Тьфу! Да проклянет тебя аллах! — вышел из себя Дурмуш-ага.
— Пропади ты пропадом! — крикнул Дурду.
— Так и плюнул бы тебе в рожу! Да разве ты человек после этого? — возмутился Эмин-ага.
— Ладно, подлец, — сказал Дурмуш-ага, — иди жалуйся! Мы с тобой по-хорошему, а ты не понимаешь. Да ты знаешь, что полагается за издевательство над человеком в общественном месте, у всех на виду? За такое в тюрьму сажают на полгода, а то и больше. Верно я говорю, люди?