Погубленные жизни (Гюней) - страница 6

К проблемам, поднятым в романах «Погубленные жизни», «Размазня» и «Обвиняемый», Йылмаз Гюней возвращается в вышедшей в конце 1975 года книге «Моя тюремная камера», стремясь дать им более глубокое теоретическое осмысление. Турецкий журнал «Милитан» в рецензии на эту книгу подчеркивает, что она развенчивает миф о «безобразном короле» и знакомит читателя с размышлениями Гюнея о борьбе за раскрепощение личности и очищение сознания от рабских привычек, об установлении тесных связей между революционным художником и народными массами. Придавая огромное значение идейным позициям писателя и роли художественного творчества в революционной борьбе, Йылмаз Гюней пишет: «Пролетарское искусство нельзя считать просто вспомогательным элементом, находящимся вне борьбы пролетариата за власть; я рассматриваю его как неотделимую, живую часть этой борьбы. Пролетарским художником может быть лишь тот, кто находится в гуще этой борьбы и выполняет все обязанности, которые возлагает на него революция»[1].

К. Белова

У каждого есть город, о котором он тоскует, город, который он видит во сне. У меня тоже есть такой город. Это Адана. В Адане живут дорогие моему сердцу люди. Шюкрю Текбаш — один из них, ему я и посвящаю этот роман.

Пустынная дорога, залитая лунным светом, колючки чертополоха, устало раскачивающиеся под свою, им одним ведомую мелодию, голые хлопковые поля — все это вызывало в Халиле суеверный страх, рассеиваемый лишь назойливым скрипом колес арбы. И эта ночь бесконечного одиночества, простиравшегося от земли до самого неба, и эти поля, тянувшиеся насколько хватало глаз, а потом исчезавшие где-то в пустоте, напоминали страшную сказку, грустную, далекую песню. А скрип колес звучал прекрасной колыбельной, по которой Халиль так истосковался. Халиля пьянили запахи земли, листьев, трав и ласка легкого ветерка. Такое сияние и такие серебряные ночи бывают только здесь, в краю Юрегира. И в эту ночь, ночь бесконечного одиночества, все существа, даже те, о которых нам ничего не известно, расточают себя с удивительной щедростью. Подхваченное волной прохладного душистого ветра, дыхание Юрегира может долететь до самых дальних стран, найти затерявшееся на чужбине сердце и пробудить в нем воспоминания о прошлом. И это дыхание, едва коснувшись тоскующих струн души, острой болью отзовется в сознании, чтобы оживить осколки разбитых воспоминаний и оставить горький привкус. В конце концов, жизнь невозможна без прошлого, потому что нельзя измерить ее глубину, не зная горестей прошлого, грусти прошлого, радости прошлого. И поэтому на земле царит ночь, сладостная, как детская песня, как звучащая в этой песне надежда.