— Больше, — согласилась Назмие. — Мы это знаем. Но карты он тебе не простит. В тот раз гостиницу проиграл, теперь — кофейню. Разве можно после этого доверить тебе какое-нибудь дело? Распоряжайся своими деньгами как хочешь. Отец ведь не против, но проигрывать добро в карты он не позволит. Он даже в город тебя больше не пустит, будешь сидеть в деревне. Он говорит: пусть Сырры поработает как ишак, узнает цену деньгам.
Сырры пожал плечами.
— Это его Дурмуш-аби подстрекает. Недаром говорят: не тот виноват, кто сказал, а тот, кто подбил сказать. А подбил его Дурмуш-аби.
— Зря ты так. Дурмуш-аби тебя любит.
— Не любит он меня, невестка, не любит! Только дипломатию разводит. И получается это у него не хуже, чем у англичан. И отцу улыбается, и мне. А любить — не любит. И коротышка Хусейн тоже не любит.
— Ты не прав. Дурмуш-аби тебя любит, очень любит.
— Он любит только своего петуха, себя и деньги… В комнату вошел Хусейн, младший брат Сырры.
— Тебя отец зовет, аби, — сказал он.
— Опять отца против меня настраиваете? Послушаем, что вы ему еще наплели.
Сырры пошел к себе переодеться и вскоре вышел в белом пробковом шлеме, какой носят иностранцы, в галифе и сапогах, напоминая скорее охотника на львов, чем деревенского богатея.
— Зачем зовет? — спросил Сырры, повязывая на шее платок.
— Почем я знаю? Зови, говорит, и все.
— Зато я знаю, — бросил Сырры и ушел.
Отец стоял на веранде у окна и что-то рассказывал старшему сыну, Дурмушу.
Сырры приблизился к ним с жалким, страдальческим видом и, почтительно склонив голову, промямлил:
— Вы звали меня, отец?
— Слава аллаху, что ты наконец продрал глаза, — сердито сказал Кадир-ага. — Разве в деревне спят допоздна? Или, может быть, ты падишах, а? Тебе, наверно, известно, что в деревне только собаки просыпаются после восхода солнца и тот, кто следует их примеру, ленив, как собака.
Сырры слушал, опустив глаза.
— Знаешь, который час? Десятый. Скоро полдень. Ну скажи, можно так долго спать?
— Ваша правда, отец. Нельзя.
— Если нельзя, почему же ты спишь? Ты что, камни весь день таскал?
Сырры еще ниже опустил голову.
— Нездоровится мне, отец, голова болит.
— Как же ей не болеть, если ты чуть не до полудня валяешься в постели? Тут не то что голова — зад разболится.
— Вы совершенно правы, отец.
— Разумеется, прав. Видишь вон тех людей?
Сырры взглянул туда, куда указывал отец. Поле, солнце и цепочка батраков вдали.
— Посмотри на них, посмотри. Пробьет три часа ночи — они уже на ногах. И работают до семи вечера, да еще в такое пекло. А ты, как дохлая собака, весь день валяешься. Или я вру?