— Я скажу то же, что хотѣли бы сказать и вы, Павелъ Андреевичъ. Даю сто фунтовъ противъ одного, что это они.
— Сколько даете? Сто? А почему не тысячу?
— Согласенъ и тысячу. Признаться по правдѣ, все это чрезвычайно наивно. И печатныя буквы… И пещера…
— А какъ вамъ нравится подпись: «зеленые дьяволы?»
— Очевидно, подъ впечатлѣніемъ кинематографа. Дань современному искусству.
— И, главное, не просто дьяволы, а зеленые. Почему именно зеленые? Бакъ вы думаете? Ха-ха!
— Да, дѣйствительно, зеленые… Хе-хе.
— Намекъ на зелень окружающихъ лѣсовъ? Такъ, что ли? Ха-ха!
— Навѣрно. На зелень лѣсовъ. Хе-хе… И на возрастъ, быть можетъ. Но, во всякомъ случаѣ, теперь вамъ нечего безпокоиться. Все выяснилось. Слава Богу, вмѣсто трагедіи получилась просто комедія.
Суриковъ произнесъ эти слова съ искренней радостью — и испугался. На лицѣ шефа, вдругъ, появилось выраженіе сильнѣйшаго недовольства.
— То-есть какъ это комедія? — неожиданно переставъ смѣяться, хмуро спросилъ Вольскій. — По-вашему, имѣть сына вымогателя — комедія?
— Совсѣмъ нѣтъ, Павелъ Андреевичъ. Не комедія. Но я… Я только относительно безпокойства.
— А что сынъ стараго солиднаго человѣка изображаетъ бандита, скрывается, шантажируетъ — это тоже комедія?
— Помилуйте… Въ смыслѣ моральномъ, разумѣется, печально…
— Вы представляете, что я долженъ буду испытывать, если кто-нибудь узнаетъ про этотъ позоръ?
Вы понимаете, какими глазами мнѣ придется смотрѣть на окружающихъ? А что скажетъ Ольга Петровна, которая всегда подчеркиваетъ превосходство своего сына надъ моимъ?
Старикъ продолжалъ возмущаться. Суриковъ, зная характеръ шефа, молча выжидалъ, пока вспышка гнѣва пройдетъ. И черезъ нѣсколько минутъ, дѣйствительно, Вольскій сталъ успокаиваться.
— А что еще обидно, Николай Ивановичъ, — смягчившись, устало продолжалъ онъ. — Это оцѣнка моихъ умственныхъ способностей. Мальчишки, очевидно, считаютъ меня совершеннымъ идіотомъ. Думаютъ, будто я не могу разобраться въ самыхъ элементарныхъ вещахъ.
— Простите, Павелъ Андреевичъ, но я нс вывожу изъ этого письма подобнаго непріятнаго заключенія.
— А я вывожу. Если бы они считали меня разумнымъ человѣкомъ, они должны были бы потребовать не пять, а по крайней мѣрѣ пятьдесятъ тысячъ франковъ! Вѣдь пять тысячъ это чортъ знаетъ что! Издѣвательство!
— Сумма, въ самомъ дѣлѣ, слишкомъ ничтожная. Но по-моему, въ ней все-таки есть хорошая сторона. Она указываетъ, такъ сказать, на скромность и застѣнчивость авторовъ письма.
— Какъ? Застѣнчивость? — Вольскій, уже вполнѣ успокоившійся, чуть снова не вспылилъ, но во время сдержалъ себя.