Оба вмѣстѣ художники подошли къ Веснѣ. Она смотрѣла на нихъ своимъ свѣтлымъ лицомъ, призрачно мерцающимъ въ вышинѣ. И на губахъ у нея играла улыбка, въ одно и то же время задумчивая и торжествующая.
Стояла бодрая и сильная, готовая къ жизни и къ могучимъ объятіямъ. И ждала.
Виланъ торопливо вернулся къ своему рычагу, занялъ тамъ мѣсто, откуда могъ видѣть почти весь храмъ. Сдѣлалъ рукою быстрое движеніе, — и все ожило. Широкія двери медленно распахнулись и тамъ, у порога, встрѣтились два свѣта: свѣтъ человѣка и свѣтъ солнца.
Но они не боролись. Они встрѣтились другъ съ другомъ одинаково могучіе и слились вмѣстѣ, —и свѣтъ человѣка занялъ все пространство отъ мозаичнаго пола до вершины купола, проникъ во всѣ глубины, во всѣ тонкія извилины орнаментовъ и архитектурныхъ украшеній. Мѣстами онъ былъ мягокъ, какъ нѣжная полутѣнь, мѣстами сверкалъ ослѣпительно и вызывающе.
И въ его волнахъ купалась Весна, и обнаженное тѣло статуи, пронизанное этимъ сіяніемъ, казалось совсѣмъ живымъ, съ матовою полупрозрачностью атласистой дѣвической кожи.
Шумъ толпы — шумъ моря — на мгновеніе совсѣмъ смолкъ, потомъ выросъ. Передовыя волны вкатились по ступенямъ, и толпа полилась внутрь храма ровной нескончаемой вереницей.
Первыя волны выбросили впередъ двухъ стариковъ и мальчика. Мальчикъ шелъ въ серединѣ и держалъ за руки своихъ сѣдыхъ спутниковъ. И когда они встрѣтились съ божественнымъ лицомъ, смотрѣвшимъ на нихъ съ торжествующей лаской, они всѣ трое склонили головы, полные уваженія къ ликующему празднику любви и искусства.
Толпа вливалась, задерживалась на долгія минуты въ открывшемся ей волшебномъ царствѣ красоты и свѣта. Когда ея душа насыщалась увидѣннымъ, толпа незамѣтно передвигалась все дальше и дальше, и другія двери выводили ее опять на свѣтъ солнца и на зелень полей.
Входили старики и дѣти, мужчины и женщины, въ веселыхъ одеждахъ и съ веселыми лицами. И надъ ними возвышалась, стоя на гранитной скалѣ, ихъ прекрасная богиня, радость ихъ жизни, ихъ любовь и могущество.
Въ одномъ изъ портиковъ окружили Коро. Его хвалили и это былъ часъ его награды. Но художникъ все еще былъ блѣденъ и глаза у него горѣли какъ у больного. Онъ улыбался, но отрицательно покачивалъ головой.
— Нѣтъ, нѣтъ, это еще не вѣчно. То, что сейчасъ васъ такъ волнуетъ, что заставляетъ васъ переживать радость и красоту, — все это поблекнетъ когда-нибудь въ вашемъ сознаніи. Придетъ новое, болѣе прекрасное, и вытѣснитъ то, что создано нами. Но мнѣ хотѣлось бы только, чтобы вашимъ богомъ навсегда осталась радость. Вы видѣли уже много прекраснаго. Ваши души чутки и вдумчивы, и здѣсь, въ этомъ храмѣ, для васъ нѣтъ загадокъ. Онъ простъ, какъ истина. И если мы, художники, побѣдили въ чемъ-нибудь нашихъ предшественниковъ, то не въ этой игрѣ красокъ, не въ красотѣ рожденныхъ нами формъ. Я думаю, что наша побѣда— въ сліяніи нашего творческаго духа съ истиннымъ духомъ человѣчества… или, по крайней мѣрѣ, съ тѣми, кто пришелъ посмотрѣть нашу работу. Это— только благодарная жертва нашей общей матери. Не такъ ли, мои братья?