Кроха (Кэри) - страница 213

Эдмон заперся на чердаке в компании деревянной куклы, изображающей меня, и его холщовых людей. Он собрал все магазинные манекены в одном помещении и распределил их по разным группам. Иногда он занимал место среди них, словно созывал их всех на собрание гильдии манекенов.

Мы хранили на чердаке запасы сушеной провизии – на тот случай, если нас отсюда уведут, и он, оставшись один, мог бы питаться.

После того как Эдмон уединился на чердаке, Куртиус предпринял усилия по скорейшему изничтожению Анри Пико. Когда никто не видел, он как бы невзначай распускал швы на его боках, вырывал куски ткани и использовал эти лоскутки для затыкания дыр в стене. И однажды я обратила внимание, что холщовое изваяние покойного портного скукожилось, превратившись в жалкую тряпицу, которую Куртиус носил в кармане и время от времени отирал ею испарину со лба вдовы.

– Кто это? Ну, кто это такой? – вопрошал он, держа у нее перед глазами тряпку, но она молчала, и он удовлетворенно кивал. А как-то раз Куртиус сказал: – Я разбираюсь в анатомии. Я знаком с человеческим телом. Мне приносили внутренние органы матерей, истощенных частыми родами. Я видел могучие женские тела. Одно мне особенно запомнилось, эта рожала не так часто, как прочие. Я вскрыл его, – он понизил голос до шепота. – А внутри лежал человечек. Что, Крошка, что, Мари, у тебя внутри?

– Младенец, – ответила я.

– Настоящий?

– Да. Надеюсь, что так.

– И как он туда попал?

– Обычным манером.

Он смутился. Я указала пальцем в потолок.

– О!

– Да, сударь.

– Это очень опасно, – покачал он головой. – И рискованно.

– У людей бывают дети.

– Ты уже немолода. Ты слишком стара. Ты умрешь!

– Возможно, да, сударь, – ответила я. – А возможно, и нет.

– Нет, о нет! Ты умрешь!

Теперь моему наставнику нужно было заботиться о двух женщинах. Он несколько раз на дню слушал мою грудь и живот, требовал, чтобы я больше лежала. Он обмывал мне лицо и качал головой. Он даже пришел помочь мне отливать гипсовых Маратов. К тому моменту нашего собственного воскового Марата нам уже вернули; вместо него в Конвенте повесили картину Давида. Вот тогда спрос на гипсовых Маратов начал падать: хотя наш восковой экземпляр был точной копией лица покойного Марата, по сравнению с портретом Давида он казался уродливым. Живописец изобразил Марата красавцем-святым, точно сошедшим со страниц Библии, но ведь на самом деле тот был совсем не таков. Картина была лживой.

Эдмон стачал для себя из мешковины простенький костюм, сильно смахивающий на наряд магазинного манекена.

– Если кто-нибудь поднимется на чердак, – говорил он, – меня не отличат от других манекенов.