Кроха (Кэри) - страница 77
Привлеченные этими афишками, к нам зачастили бульварные герои и именитые философы, а также и новые лица: дамы. Дамы, с которыми должно вести беседу, дамы, чьи скульптуры нужно лепить. Их препровождали в гостиную и усаживали на кресла. Какие дамы! Парижанки! С нежной кожей, мягкие, морщинистые, обветренные, грубые, в мозолях, засаленные, чистые, благоуханные, смердящие, пахнущие луком, мукой, шоколадом или клубникой. Куртиус перетрогал их всех. И когда его пальцы зависали над женской плотью, он замирал в замешательстве, и его глаза увлажнялись, но иногда, оказавшись слишком близко от лица очередной заказчицы, его ладони соединялись в неслышном хлопке. В окружении такого обилия женских тел, полагала я, пылкая симпатия моего наставника к вдове, возможно, увянет. Помню один редкий момент, когда он подошел ко мне и заговорил:
– О, этот нос! Эти носы! О, эти веснушки на их лбах. О, эти складки на губах, такие безупречные, с этими трещинками, с этим ароматом вина. А эти завитые ресницы! О, эти ямочки! О, эти скулы! Эти мушки, этот румянец! И белизна! И свежесть! Розовые, румяные, голубые и желтые! Я покорен! А шеи! Сколько слез я пролил, склонившись над их затылками. И губы! О, эти губы! – воскликнул он в изумлении. – Счастье, какое это счастье! Они живые!
Куртиус изготавливал из воска кожный покров. Вдова обряжала его. Эдмон пришивал пуговицы. Я скребла полы.
Грязнуля с бульвара по-прежнему спал на нашем крыльце.
На вторую неделю, невзирая на все еще околачивающегося поблизости оборванца, Эдмон соизволил наконец спуститься. Я услыхала его на лестнице: он медленно переступал со ступеньки на ступеньку. Я навострила уши: это и впрямь был он, потому что я смогла расслышать тяжелое дыхание спящей вдовы и бормотание моего наставника во сне. Почти неслышный звук опасливых шагов Эдмона становился все ближе и ближе. Я вскочила с лежанки, замерла у двери и стала ждать. Снаружи, с крыльца, донесся шорох – это, ясное дело, заворочался спящий там оборванец. Я вслушалась в звук шагов Эдмона: он остановился, и на мгновение все стихло, но потом опять раздался тонкий скрип, когда он снова двинулся вперед. Я потянулась к дверной ручке, приотворила дверь, и дверь чуть слышно возвестила, что ее открыли. Шаги Эдмона вновь стихли. На крыльце снаружи опять завозились. Эдмон продолжал идти ко мне. Скрип. Я распахнула дверь настежь. Скрип. Кто-то стоял на крыльце, прямо перед входными дверями. Треск. Теперь в утренних сумерках я увидела Эдмона, а он меня. Нас отделяли, наверное, футов шестьдесят, даже меньше. Но мы стояли, не шелохнувшись. С крыльца вновь раздался треск. Потом наступила тишина.