– Все кончено. – Голос Трока звучал холодно и отстраненно. Он отпустил Минтаку так резко, что девушка упала на донный настил фелуки, и посмотрел на пораженных ужасом гребцов. – Правьте к моей галере.
– Это ты обошелся так с моей родней, – повторила девушка, лежа у ног вельможи. – И поплатишься за это. Клянусь, что ты за это заплатишь.
В эту минуту она чувствовала, что тело ее онемело и болит, словно ее избили узловатым ремнем или плетью. Ее отец, этот величайший в ее жизни человек, которого она чуть-чуть ненавидела и очень сильно любила, погиб. Ее семья сгинула: все ее братья, даже Кьян, бывший ей скорее сыном. Она видела, как он сгорел, и понимала: эта ужасная картина останется в ее памяти на всю жизнь.
Когда фелука подошла к борту галеры Трока, девушку как куклу втащили на палубу, а затем перенесли вниз, в главную каюту. Она не сопротивлялась. Трок с неподобающей случаю осторожностью уложил ее на матрас.
– Твои рабыни живы. Я пришлю их к тебе, – сказал он и вышел.
Минтака слышала, как лязгнул на двери засов, тяжелые шаги донеслись сначала с трапа, а затем с палубы у нее над головой.
– Выходит, я пленница? – задала она себе вопрос, казавшийся, впрочем, маловажным в свете того, что ей довелось только что наблюдать.
Царевна уткнулась лицом в подушку, пропахшую застарелым потом Трока, и плакала, пока не иссякли слезы. А затем уснула.
Горящий остов царской барки прибило к берегу напротив храма Хапи. Дым столбом поднимался в безмятежное утреннее небо. К нему примешивался смрад паленой человеческой плоти. Когда Минтака проснулась, этот запах заполнял каюту, и ей стало дурно. Дым послужил маяком, потому как солнце едва только вынырнуло из-за восточных холмов, как флот Наджи показался из-за поворота реки.
Рабыни принесли эту весть Минтаке.
– Вельможа Наджа прибыл в полном облачении, – возбужденно тараторили они. – Накануне вечером он отплыл в Фивы. Разве не странно, что он вернулся так быстро, когда должен был находиться уже лигах в двадцати вверх по течению?
– Более чем странно, – угрюмо согласилась царевна. – Мне нужно одеться и приготовиться к новым ужасам, поджидающим меня.
Ее вещи сгорели на царской барке, но служанки позаимствовали одежду у знатных дам, путешествовавших с флотом. Они вымыли и завили хозяйке волосы, затем облачили ее в простой наряд из льняной ткани, повязали золотой поясок и обули в сандалии.
К полудню на галеру прибыли воины, в сопровождении которых она поднялась на палубу. Взгляд девушки упал на черный остов царской барки у противоположного берега, выгоревший почти до самой воды. Попыток извлечь тела никто не предпринимал. Судно само стало погребальным костром для ее семьи – гиксосский обычай предписывал сожжение мертвых, а не бальзамирование и сложные ритуалы погребения, как у египтян.