Мерикара изучила его тело так подробно, будто он был ее ребенком. Она чистила ему зубы зелеными веточками акации, собственными белыми зубками размочаливая их концы до состояния жесткой щетки. Она укладывала ему волосы и расчесывала их, пока они не выросли достаточно, чтобы их снова можно было заплести в косу. Она подрезала ему ногти и узнала и полюбила форму его пальцев, покрытых мозолями от рукояти меча и поводьев колесницы. Без тени отвращения вычищала царевна серу из его ушей и засохшую слизь из ноздрей. Пользуясь гребешком из слоновой кости, она расчесывала мягкие темные волосы, росшие густыми кустиками у него под мышками, вьющиеся по груди и примостившиеся у основания живота.
Каждое утро Мерикара омывала все части его тела, каждую складку, плоскость и выпуклость крепких мускулов, с горечью наблюдая, как в жаре лихорадки плоть его тает и из-под кожи начинают выпирать кости.
Сначала девушка отводила глаза от мужского органа, когда мыла его, но вскоре ей это показалось неуместным проявлением стыдливости. Тогда она взяла его в ладонь и рассмотрела. Это пробудило в ней нежность и сострадание. Он был такой мягкий и теплый, кожа была гладкой и чистой. Иные ощущения нахлынули на нее, стоило ей осторожно отвести кожу назад, как научила ее Минтака, и показался розовый кончик, шелковистый, словно лепесток олеандра. Орган стал напрягаться и раздуваться в ее руке, и вот уже она едва могла обхватить его большим и указательным пальцами. Когда это произошло, царевна ощутила странное чувство, от которого перехватило дыхание и жаркая волна окатила самые сокровенные части ее собственного тела.
Однажды ночью ее разбудил льющийся из окна лунный свет, серебряным слитком лежавший на каменном полу опочивальни. На мгновение ей показалось, что она у себя в спальне в речном дворце в Фивах, но затем услышала хриплое дыхание Мерена и несвязные возгласы, навеянные кошмаром, и память волной ужаса вернулась к ней. Голой она вскочила со своего матраса у ложа больного и бросилась к нему.
Когда она зажгла лампу, то увидела, что глаза Мерена широко открыты, но ничего не видят, лицо пепельно-серое и искажено гримасой боли, на губах белая пена, а тело блестит от пота. Раненый так сильно метался на смятых льняных простынях, что она испугалась, не повредит ли он себе. Она догадалась, что это и есть перелом, о котором ее предупреждал Таита.
– Таита! – закричала она. – Пожалуйста, ты нам срочно нужен.
Каморку Таиты отделял от них внутренний двор, а спал он всегда с открытой дверью, так что мог услышать ее зов.