— А Савич чего ж это? Шаферить и дружковать отказался… Легейдиха надысь жалилась бабам: отказался… Начальство, мол, ужо и простыми людями брезгает…
— Вон он сторонкой сидит, смурной какой-то…
— И-и, Да он сроду такой, улыбкой не подарит… И отец их такой бывалоча сурьезный…
Явилась новая ватага казаков, только что сменившихся с заставы. Вперед вытолкнули Федю Нищере-та, на ходу вытягивая из холстинной сумы его трехрядку. Подвыпившая молодежь повалила из-за столов навстречу гармонисту. Бабы во главе со свашкой засуетились, меняя блюда: за столы садилась вторая смена — старшие, семейные гости.
Тихо пробуя лады не отошедшими с мороза пальцами, Федя присел на табуретку у порога, выжидательно прищурился на теснящихся в нетерпении девок. Одна, догадавшись, кинулась к столу за стопкой и шишкой. Через минуту, перекрыв сытый гул, в хате грянула разудалая "Молодка". И единым выдыхом рванулось из десятков грудей зажигательное "Ох!", и сорвалось, понеслось в топоте и припевке все живое в доме…
Молодка, молодка молоденькая,
Головка твоя сподбедненькая!
Дробный перестук каблуков, мельканье разгоревшихся лиц, белых платочков, цветных чепцов, разноцветных выходных бешметов. Половицы прогнулись, застонали под десятками беснующихся ног.
Не с кем мне, молодке, попить, погулять,
Попить, погулять, ночку сночевать.
Суча и топая ногами под лавками, перебрасываясь солеными шутками, старшие подхватывали:
Ляжу спать одна, без мила дружка,
Без мила дружка берет грусть-тоска-а!
— Иха-а! Их-а!
Улучив минуту, Антон поймал Гашину руку, холодную и запотевшую, потянул к своему сердцу:
— Гляди, как стучит. Такой я зараз счастливый, весь бы свет обнял! Ну, развеселись трошки, вон какие все веселые. Это все друзья наши, гляди сколько их!..
Повлажневшими и чуть косящими от счастья глазами Гаша смотрела ему в лицо, жадно дрожа тонкими ноздрями, вдыхала бесконечно милый сердцу его запах.
— Где такую черкеску достал? — спросила совсем не то, о чем думала.
— Цаголов с товарищами прислали; обещали сами быть, да съезд у них национальный открывается нонче… Нравится?
Гаша не успела ответить; Данила Никлят с другого конца стола гаркнул:
— Горька-а!
И показалось Гаше, что пол ускользнул из-под ног и хата вместе с гостями поплыла в легком сладком тумане, когда губ ее коснулись горячие хмельные губы Антона.
— Горька-а! Горька-а!
Он целовал ее еще и еще, пока, задохнувшись, она не упала головой на его грудь. Как выстрел, треснул вдруг разбитый об край стола толстый граненый бокал. Гаша вскинула лицо: Василий, сидевший наискосок на другой стороне стола, пряча глаза, стряхивал брызги стекла с серой черкески. Данила кинулся к нему подобрать для молодых пару осколков: