XIX
И увлечения-то никакого не было, а долго еще после этого неприятного знакомства Людмила мучилась угрызениями совести: она нарушила свое обещание жить работой, Галей и памятью о Викторе; даже к Полине Ельцовой перестала ходить, чего-то боясь. Потянуло к соседке, тоже вдове, многодетной матери Филипповне.
Однажды, возвращаясь в потемках с работы, Людмила услышала доносившийся из дома Филипповны детский плач и пронзительный крик. Кто-то с кем-то возился, кто-то стучал ногами по голому полу, перевернул табуретку или стул. "Ребятишки без матери дерутся", — подумала Людмила и, отворив калитку, быстро вбежала в дом.
Да, по голому неметеному полу, перевернув стул, катались, вцепившись в какую-то безделушку, рыжий ершистый Валерка и его младшая сестренка Светлана. Самая старшая, Нюра, в школьной коричневой форме, в застиранном пионерском галстуке, прыгала вокруг дерущихся, кричала громче их, еще больше разжигая страсти.
Здесь же, в комнате, была и мать, Филипповна. Простоволосая, с безвольно опущенными на колени руками, она сидела у печки и, ничего не видя и пс слыша, глядела перед собой. Маленький сынишка, еще ползунок, теребил ее черную проредившуюся на коленях юбку, она и на него не обращала никакого внимания. Да и вошедшую-то Филипповна заметила и узнала не сразу.
— Тише вы, — беззлобно и негромко окрикнула она детей, когда те и сами умолкли, застыдясь тети Людмилы. — Проходите, Людмила Ивановна, садитесь.
— Спасибо.
— На стул. — Филипповна подняла с полу опрокинутый стул, обтерла его ладонью и поставила рядом с фикусом в глиняной корчажке. — Нюра, надо полить фикус.
— Сейчас, мама.
— Ребята, мыться и за стол.
Филипповна посадила в кроватку смеющегося беззубым ртом ползунка и неторопливо начала собирать на стол. Все в доме пришло в полный порядок: Валерка и Света мылись, потом ужинали и тихо сидели за уроками в соседней комнате, Нюра укачивала младшенького и тоже делала уроки. Сама мать, всегда спокойная и немногословная, после ужина принялась за штопку детских чулок. Сидела, склонясь над столом, и скупо рассказывала Людмиле о заводской компрессорной, в которой работала, о школе ФЗУ, где учился ее первенец Сережа. Заключила в двух словах:
— Семья. Надо.
Людмила смотрела в широкое, с крупными чертами лицо Филипповны, на ее медлительные мужские руки и лишний раз убеждалась: эта женщина и живет, и будет жить только детьми, всю любовь потратит на них; то, что она сидела полчаса назад онемевшей, с ничего не видящими глазами, — минутная слабость вдовы, выдержки у нее хватит на долгие годы. Может быть, вот так и надо жить, одной, не растрачивая по мелочи ни капельки чувств.