Познакомились они двумя годами раньше в том же Ганау; теперь дружба их укрепилась. Языков был тяжело болен, его одолевали мучительные творческие сомнения, и Гоголь стремился поддержать его волю и веру в себя. Несколько позже он напишет Языкову: "Несокрушимая уверенность насчёт тебя засела в мою душу, и мне было слишком весело, ибо ещё ни разу не обманывал меня голос, излетавший из души моей".
Гоголь спешит проверить на Языкове благотворную силу своего слова, своего внушения. Это слово, оказывается, может воздействовать и непосредственно, вне художественного произведения. Таково теперь новое настроение Гоголя, наметившееся после венского кризиса 1840 года.
Но всё-таки больше всего надежд Гоголь возлагает ещё на своё творческое слово, на новую книгу. Ради неё он спешит в Россию.
В начале октября Гоголь приезжает в Петербург, а через несколько дней он уже в Москве, в обществе Аксаковых, Щепкина, Погодина, Шевырёва…
Все уже знали, что Гоголь привёз готовый том "Мёртвых душ", хотя писатель по обыкновению уклонялся от расспросов случайных лиц, а ближайших друзей просил сохранять тайну.
Поскольку Гоголь всё это время продолжал работу и римская рукопись покрылась большим количеством поправок и дополнений, пришлось организовать новую переписку. Пока шла переписка первых шести глав, Гоголь прочитал Сергею Тимофеевичу и Константину Аксаковым и Погодину вторую половину поэмы. Впечатление было ещё более сильным, чем при первых московских чтениях годом раньше.
В декабре начались хлопоты по изданию поэмы, которые неожиданно затянулись и принесли Гоголю немало огорчений, стоили нервного напряжения и многих сил.
Вначале он намеревался провести рукопись через московскую цензуру, но, завидя угрожающие симптомы и опасаясь запрещения книги, изменил своё решение. С помощью Белинского он переслал "Мёртвые души" в Петербург и подключил к делу своих влиятельных столичных друзей — А. О. Смирнову, В. Ф. Одоевского, П. А. Плетнёва, М. Ю. Ви-ельгорского… В марте следующего, 1842-го года цензурное разрешение поэмы было полу-чено, но с существенной потерей — без "Повести о капитане Копейкине". Ещё месяц-два ушли на подготовку новой, пригодной для цензуры редакции "Повести", на пересылку рукописи и хлопоты по печатанию (книга печаталась в Москве, в университетской типографии), на чтение и исправление корректур. Наконец, к двадцатым числам мая книга вышла в свет и тотчас же стала самой живой, самой важной, самой волнующей новостью — и литературной, и общественной.
"Мёртвые души" потрясли всю Россию", — скажет впоследствии А. И. Герцен.