— Дорогие товарищи, за одну-единственную оладушку меняю весь обед!
Прекрасно зная ему цену, мастеровые улыбнулись. Петра они тоже знали. Тем более — Магдюк, орудующий у печи. Он-то и сыпанул в миску прямо со сковороды благоухающие, аппетитно шипящие, необыкновенно поджаристые оладушки. Пётр сомлел от неожиданности. Растерянно повёл глазами.
— Это тебе, тебе, — пояснил щедрый Магдюк. — Они своё ещё наверстают.
Мастеровые согласно кивнули. Пётр проглотил угощенье, словно в детстве — сосульку. Заодно проглотил все благодарные слова. Поэтому с невольными слезами лишь поклонился благодетелям и тихо притворил за собой дверь. Уже в коридоре одумался, как случилось такое беспардонство... Дёрнулся вернуться, чтобы исправить оплошку. Но — замер. Ведь люди могли подумать, будто посягает на добавок. С досадой махнул рукой.
Тут с лестницы повалили на прогулку весело галдящие солдаты. Окружили его, давай за спасенье благодарно тискать, обнимать, как прикладами, хлопать кто по чём. Каждый старался посильней выразить свои чувства. Пётр взвыл:
— Тише, черти! Изувечите напоследок!
Тогда его подхватили и несколько раз кинули к потолку. С кружащейся головой, оглушённый сплошным рёвом, избитый, Пётр не успел очухаться, как навернулся озабоченный Павел и потащил в библиотеку показывать целый штабель увязанных книг:
— Вот какое богатство! Разве одной камере с ним управиться?
— Скажу ещё солдатам. Да ты сам предложи другим камерам. Все же читали.
— Как-то неловко навяливать обузу.
— Ах ты, красна девица, — ласково приобнял его Пётр. — Так поручи это помощникам. Пусть порадеют напоследок.
— И верно... От радости котёл совсем не варит...
Ещё потолковали о всяких разностях да кто теперь куда двинется. Павел оказался москвичом. Пригласил, коль случится оказия, навестить его родительский дом на Покровке. С тем и расстались. Пора же снимать кандалы! По конторскому коридору странной походкой, словно на ходулях, медленно ковылял с поникшей головой Леонид. Зачем-то придерживался за стену. Пётр щекотнул его в бок.
— Всё, сдал казённое добро?
— Аг-га... — кивнул он со слезами. — А ты где шатаешься? Никак решил оставить их на память?
— Да вот Павел...
— Дуй. Там уже никого. Я последний...
Сивобородый тюремный кузнец был действительно мастером своего дела, расковав за какие-то полчаса целую камеру. Сиял... Ещё бы, всю жизнь обездоливал каторжан, а ныне снимал с души тяжелейший грех. Попыхивая трубкой, дружески подмигнул медвежьим глазом:
— Ну, будя звякать... Железа, бают, в казне мало. На штыки уже не хватает.