— И чего они хотят?
Я удивился.
— Того же, что и все. Денег, власти. Ты историю в школе учил?
Теперь удивился он.
— Кто же учится в школе? Зачем тогда жизнь?
— Тогда ты им подойдешь. Троцкистам.
— Собственно говоря, — сказал он, — я в этом не сомневаюсь. Я подхожу всем.
И это лечится, подумал я.
— Ты знаешь, что такое политика?
— Папики в телевизоре?
— Допустим. А они…
— Троцкисты?
— Да. Они думают, что политика — это такая игра, вроде бейсбола, где главное — экипировка, все эти фишки. Даже правила не так важны, как трусы нужного цвета. И если…
— Еще там надо быстро бегать.
— Бегать?
— В бейсболе.
— Ладно, бегать.
— И отбивать мяч.
— Так вот, они не хотят бегать и отбивать мяч. Они хотят выйти на поле, помахать битами…
— Это называется bats.
— И вот они РАЗМАХИВАЮТ BATS и делают страшные рожи, и всё до последнего ремешка у них в порядке, и они думают, что не нужно бегать, и учить историю, и все такое.
— Интересно рассказываешь. Они вышли в play off?
Мы уставились друг на друга.
— Возможно, — сказал я, — там другая система. Но наши троцкисты этого не знают. Им кажется, что в игре, кроме них, никто не участвует.
— Если они дойдут до финала, то так оно в конце концов и будет.
Я не хотел сдаваться.
— Возьмем другой пример. Допустим, у тебя есть машина.
— Почему допустим? У меня есть.
— У тебя есть машина. Ты умеешь водить. Ты неплохо водишь, но не признаешь правил. Поэтому в безопасности ты только до тех пор, пока твоя машина — единственная. Когда появятся другие, ты разобьешься.
— Пару раз так и было.
— И что?
— Папик покупал новую.
Я растерялся.
— Почему их папики не могут делать то же самое?
— Папики троцкистов?
— Ну да.
— Об этом я не подумал, — сказал я.
— Интересно было бы на них взглянуть.
— На папиков троцкистов?
— Папики-то все одинаковые. На них самих. И на их bats.
— Нет проблем, — сказал я. — Это легко устроить.
И я устроил.
В результате идеологической борьбы троцкисты отвоевали у торчков платформу для своего тусняка: «Мегера PUB INTERN.», обычное для города заведение средней руки, скорее ближе к распивочной навынос, чем к барам европейской литературы. Торчки ушли не сразу и поначалу, сопротивляясь, слушали витавшие в густом дыму речи о новом курсе и перманентной революции. Торчки собирались в «Мегере» каждый день, их текучий состав менялся, их текучие мысли путались, к словам и лицам они привыкали, не запоминая; но и троцкисты приходили все чаще, и, поскольку их программа разнообразием не страдала, все торчки, раньше или позже, с ней ознакомились.
Тогда борьба вступила в фазу дружбы, торчки были допущены до прений, и Женя Арндт, о котором речь впереди, попробовал возбудить их гражданские чувства, все чаще внедряясь за столики торчков и внедряя в их среду сомнения. Торчки смотрели на него снисходительно, но без энтузиазма: чужой — он и есть чужой. В пылу пропаганды Женя зашел так далеко, что даже как-то похвалился, что подсел на плане. Если конопля — наркотик, то пиво — алкоголь, ответили ему. Он заткнулся и обиделся. Совершенно напрасно: чужие — они и есть чужие, что обижаться?