Старик притих, мелкими глотками пил чай, смотрел неотрывно на бледное при солнце пламя костра.
Карабай, обращаясь к Кериму, сказал:
— Если ты слышал о Нукере, то должен знать, что он был грозой Каракумов. Да и сейчас любой поплатится жизнью, кто встанет на его пути. Мы с ним погуляли в песках. На наших саблях не успевала просыхать кровь. Даже знаменитый Ата из Миана боялся нас. Хорошо, что в пустыне движутся пески, хоронят под собой кости, а то бы наш путь был отмечен белыми черепами.
"Что он, пугает меня? — недоумевал Керим. — Зачем? Мало я калтаманов видел в песках, что ли?.."
— Этот старик, — Карабай повел стволом винтовки в сторону чабана, — тоже хотел было поартачиться: не пойду, мол, делай, что хочешь. А попробовал плеть — сразу присмирел, хнычет только. И каждого, кто против нас пойдет, мы… — не найдя слов, он угрожающе потряс винтовкой.
Керим не выдержал и, чувствуя, как все внутри начинает дрожать, сказал с неожиданной хрипотцой в голосе:
— Я с детских лет в песках, лихих людей встречал немало — тех, что рыщут, как волки, на беззащитных нападают. А только мало они похожи на настоящих джигитов. Невелика храбрость огреть камчой чабана или зарубить безоружного.
У Карабая потемнели желтые скулы, напряглись, стали отливать синевой. Пальцы, лежащие на винтовке, нервно дрогнули.
— Ну, ты, — сверля Керима ненавидящим взглядом, прикрикнул он, — попридержи язык! Слишком длинный он у тебя. А не то вырву и брошу собакам!
Он встал, кинул старику:
— Кончай чаевничать, в путь пора.
И пошел, зорко осматриваясь, закинув винтовку за плечо.
Глядя ему в спину, старик сказал Кериму:
— Ты правильный человек, парень. Только одного я не пойму — верно ли, что ты собрался удрать с ними в Иран?
— Почему — удрать? — обиделся Керим. — Мы уходим потому, что там…
Он запнулся, вдруг ощутив стыд от того, что чуть не сорвались с его губ чужие, атаниязовские, не принятые собственным сердцем слова.
— Ладно, яшули, зачем говорить об этом…
Старик посмотрел на него с жалостью.
— Эх, парень… Все мы, горемычные, не вольны поступать так, как хочется. Меня вот силой заставили гнать нивесть куда отару Нукер-бая. А дома жена осталась, дети… Если заставят уйти через границу — не увижу их больше. Ягненка у овцы отнимешь — она мечется, места себе не находит. А они людей разлучают, не жалеют никого. И все из-за богатства своего, трясутся над ним, хоть малую толику потерять боятся. А по мне, парень, было бы здоровье да родная земля под ногами — и не надо ничего. А прокормиться — прокормимся как-нибудь и без баев.
Он задумался, все так же глядя на блеклое, тухнущее пламя костра, держа обеими руками пиалу с мутными остатками чая, потом сказал: