Он вернулся к своей отаре и уже не мог обрести покоя. Солнце еще не склонилось к горизонту, когда он торопливо погнал овец на ночлег.
Обычно Керим заботливо осматривал скот, прежде чем загнать в кошару, сейчас же поспешно закрыл загон и, волоча по песку чабанскую палку, зашагал к юрте Атанияза.
Его вид смутил и обеспокоил бая. А когда Керим попросил отпустить его на три-четыре дня, настроение Атанияза совсем испортилось. "Неужели и этот отбился от рук? — подумал он, приглядываясь к чабану. — Как удержать его возле себя?"
Керим ждал ответа.
— А ты не можешь представить себе, будто уже побывал в поселке? — вкрадчиво, вроде бы шутя, спросил Атанияз. — Ведь ты все, что видел недавно, помнишь. А что там может измениться?
Керим упрямо покачал головой.
— Мне нужно, бай-ага. За весь год я ни разу не отпрашивался. Я должен побывать в поселке перед тем, как…
Он запнулся, не в силах всух произнести слово "уйти".
— Ты же знаешь, Керим, какое сейчас время, — все больше нервничая, но пытаясь скрыть свое состояние, сказал Атанияз. — А потом… ты только растравишь, разбередишь душу. Зачем мучить себя напрасно?
У Керима поугрюмело, отяжелело лицо: он смотрел куда-то мимо бая, напряженно думая. Ананиязу вдруг показалось, что чабан встанет сейчас и молча уйдет. Он поспешно, боясь опоздать, заговорил:
—. Ты не думай, Керим, я не неволю тебя, поступай, как знаешь. Я о тебе думаю, чтобы как лучше. Если хочешь, ступай, проведай сестру. У меня у самого сердце кровью обливается, как подумаю, что надо распроститься с родными местами, да что поделаешь? Десница святого Хидыр-ага указала нам на юг, и мы пойдем туда, не ропща.
Керим молчал, и Атанияз сгибался тяжелым станом, суетливо заглядывая ему в лицо с надеждой увидеть в нем прежнюю покорность. Но лицо Керима было застывшим, как маска, — не разгадать, что таится в душе.
— Я и сам хотел тебе посоветовать съездить в поселок, только попозже. Но если уж ты сейчас захотел, — иди, аллах с тобой. Я, если и строг, то, как отец, для вашей же пользы. И, как отец, я пекусь о вас, думаю постоянно. Возьми белого верблюда и поезжай. Сколько надо, побудь да и возвращайся. А уж мы эти дни как-нибудь обойдемся, сбережем отару, не беспокойся.
Керим разлепил спекшиеся губы, сказал глухо:
— Вы не думайте, бай-ага, я не сбегу. Хотел бы — ушел не спросясь. Я вернусь, бай-ага.
У Атанияза отлегло от сердца, хотя упрямство чабана и беспокоило его. Он терялся в догадках, стараясь попять причину внезапной перемены в настроении Керима, и ничего не мог придумать, — верно говорят, что чужая душа — потемки. А как хотелось заглянуть в нее. "Тогда бы вот где был этот строптивый парень, — сжимая кулак, думал Атанияз. — Но — не дано"…