Так почему же Атанияз плевался, словно речь шла о шайтане?
И вчера, когда Керим сказал, что и его пригласили ка колхозный праздник, у бая затряслись в гневе губы.
— Чтобы ноги таких, как Нурли и Мердан, здесь не было! — прошипел он.
Керима неприятно поразили эти слова. Почему он ненавидит их? Батыра — понятно. А Нурли и Мердан? Нет в них ни злобы, ни зачисти… Может, думает, что перепись — это их рук дело? Так ведь неверно, переписывают весь скот, не только у него… А может быть… Керим почувствовал, как отлила от лица кровь, когда подумал такое, — может быть, кто-то из них набивается в зятья к Атаниязу, а бай гонит прочь? Но он тут же отогнал эту горькую мысль — оба они женаты, да и калыма для байской дочери никто из них не собрал бы за всю жизнь.
Так в чем же дело?
Керим так и не нашел ответа на этот вопрос. Да и веселье все разгоралось — не до размышлений стало. Только когда он увидел среди женщин Зибу, вдруг опять — тяжело, как мельничные жернова, шевельнулись в нем его сомнения. Такая она красивая, что просто беда! А он…
Все вокруг принарядились к празднику. А на Кериме был старенький, хоть и не рваный, без заплат, но видавший виды, когда-то коричневый, выгоревший на солнце халат. Атанияз предложил ему надеть все новое — и халат, и сапоги, и тельпек. Но Керим отказался — щеголять в чужом стыдно, пусть уж будет как есть.
Он редко бывал на тоях, и сейчас хотел все посмотреть, все услышать, поэтому суетился, вертел головой, переходил с места на место. Сначала послушал бахши, потом, когда Юрин стал говорить речь, пробрался сквозь толпу вперед и замер, раскрыв рот от чрезмерного внимания.
После торжественной части и праздничного обеда начались соревнования, без которых у туркмен не обходится ни один настоящий той.
Первыми состязались наездники. Керим, работая локтями, молчаливо выслушивая нарекания, снова выбрался в первый ряд.
Кони, что вышли на старт, были хороши. Всадники горячили их, и они пританцовывали, изгибали гордые шеи, испуганно косили круглыми глазами на шумящую толпу.
Многих наездников Керим знал, но были и незнакомые, наверное, гости из соседних колхозов. На черном, блестящем скакуне гарцевал Мердан. И когда судья взмахнул платком, он рванул коня, и тот помчался, пластаясь по сухой уже, звонкой под копытами и пылящей равнине. Вначале он шел вровень с передними, такими же резвыми скакунами, но на середине круга стал обходить их под крики и улюлюканье толпы. Только одна лошадь не отставала, летела так же легко, а потом медленно, словно кто вытягивал ее, сначала на голову, потом на полкорпуса, вышла вперед. Лошадь принадлежала соседнему колхозу, и над болельщиками прошел рев. Керим тоже закричал, что есть мочи. И вдруг, очнувшись, застыдился и покосился по сторонам. Но никто не обращал на него внимания, все шумели, волновались, размахивали руками. Он видел возбужденные лица, раскрытые рты, трясущиеся бороды — и подивился виду односельчан, обычно таких спокойных и рассудительных.