И он пошел к коновязи.
— Цыц! — наливаясь кровью, закричал Атанияз. — Я здесь старший!
Никто никогда еще не слышал такого крика, и все оцепенели, ожидая бог знает чего — убийства, землетрясения, грома средь ясного неба…
Атанияз бегом кинулся в юрту и выскочил с двухстволкой. Он переломил ружье и дрожащей рукой вогнал патроны в оба ствола.
— Я убью тебя, если ослушаешься! — крикнул он сыну. — Еще один шаг — и он будет последним в твоей жизни, слышишь?
Ниязкули замер, широко расставив ноги. Руки его висели, как плеть. Он знал, что с отцом шутить нельзя. Но все стоял и смотрел в его мутные от гнева глаза, и люди, затаив дыхание, смотрели на них, ожидая развязки. Одна из женщин не выдержала и заголосила, как по покойнику.
Огульхан бросилась к мужу, повисла на его руке, но он стряхнул ее легко, как котенка, не отводя ружья от сына.
Среди мужчин прошел ропот.
— Ниязкули, — крикнул кто-то, — слово яшули — закон для всех нас, не своевольничай!
Опустив голову, вдруг обессилев, Ниязкули побрел к своей юрте.
— Расходитесь и вы, — обратился Атанияз к собравшимся, опуская ружье. — И пусть то, что произошло, останется здесь, между нами.
Спустя полчаса он послал за старшим сыном и снохой.
Они вошли, притихшие, как побитые псы, Халтач виновато опустила глаза, прикрыла низ лица яшмаком.
Атанияз жадно курил чилим[25], вода булькала непрерывно, и дым не успевал рассеиваться, висел вокруг сизыми клочьями.
Курево малость успокоило старика. Он покосился на мрачного Ниязкули, проговорил примирительно:
— Ну, покипятились, и хватит. Курица солому разбрасывает — только себя позорит. Незачем выставлять себя на посмешище. Можно в своем кругу все обсудить и решить.
Он подождал, что скажет сын, но тот угрюмо молчал.
— Разве я на старости лет совсем выжил из ума, что дети уже не хотят меня выслушать?.. Испокон веков туркмены почитали старших, и вам не к лицу отступать от древнего обычая. Я многое повидал за долгую жизнь и имею понятие о чести, так что не пренебрегайте моим советом. Чего вы устроили шум как на тое? "Убью, убью", — передразнил он сына. — А попробуй тронь Керима — что будет? Власти враз сцапают и упрячут в тюрьму. Не те теперь времена, когда можно было расправиться с батраком. Это понимать надо. И ничего с вами не случится, пока вы будете слушаться меня. А обидчику мы отомстим, дайте срок.
Ниязкули вопросительно посмотрел на отца, но спросить не решился.
— Да, он заплатит своей ишачьей кровью за наш позор, — все так же тихо и спокойно сказал отец. — Я не успокоюсь, пока не попробую шашлыка из мяса Керима, не будь я Атанияз-бай.