Пожав плечами, я двинул мимо ее столика в сторону кофейника, чтобы включить его и хорошенько разогреть, как вдруг ребенок резво вытянул вперед маленькую ладонь, ухватив меня за подол плаща. Она повернула голову, и я заметил, что ее лицо перепачкано мокрым песком и водорослями, а на голове зияет большая рана с ровными, круглыми краями.
– Я не люблю птиц, детектив. Я не хочу становиться птицей. Вы слышите меня?
Я судорожно кивнул, попытавшись освободиться от ее цепких пальцев, но она сжала их еще сильнее. Я глядел на ее осунувшееся лицо и на нежные румяные щеки, с которых понемногу уходили все краски. Глаза девочки меркли и тускнели, чернели все больше, превращаясь в птичьи. Затем она, наконец, отпустила мой плащ, широко раскинув руки в стороны, словно стараясь взмыть вверх, и громко хлопая ими о свои бока.
Она безумно носилась по всей таверне, сшибая на пути деревянные стулья, а я молча стоял рядом с оставленной куклой, с ужасом наблюдая за этой кошмарной картиной. Подол пышного платья развевался вместе с ее темными длинными волосами, будто в зал ворвались порывы ледяного ветра. В конце концов, девочке удалось оторваться от дощатого пола, и тогда она принялась сжиматься и тускнеть, как будто что-то засасывало ее тело внутрь себя самого. Через мгновение вместо ребенка под потолком кружила механическая птица, ударяясь своими крыльями о стены и потолок. Затем она с силой рванула вперед, расшибив в полете высокое окно, и исчезла вдалеке, все еще громко выкрикивая:
– Не хочу становиться птицей, не хочу, не хочу…
Далекие отзвуки ее голоса все больше теряли человеческую интонацию, и в самый последний раз до меня донеслось уже низкое горловое дребезжание металла, а не детские крики.
– Детектив! Детектив!
Кто-то громко закричал мне на ухо, а затем я ощутил боль, перекатившуюся от правой щеки вниз, к верхней губе. Я открыл глаза и увидел перед собой встревоженное лицо капитана. Его седые космы были растрепаны и свисали вниз, задевая и щекоча мое лицо.
– Только не говори, что ты меня ударил, – сипло проговорил я, усаживаясь в постели и трогая свою горящую щеку.
– А что мне оставалось делать, – оправдываясь, взревел старик. – Я снова не мог тебя разбудить! Ты метался по кровати, как умалишенный, громко крича.
Херес уселся на свою койку, переведя дыхание и откинув волосы на спину. По его лбу стекали крупные капли пота, хотя в спальне царил предрассветный холод. Он с укором поглядел на меня, а затем произнес:
– Знаешь, еще пару таких пробуждений, и мое тело с разорванным сердцем можно будет отправлять на корм рыбам.