— Ну, господин Акелевич, пойдем в комнаты, чтобы не подумали, будто мы сбежали или гнушаемся панской компанией, — пошутил Мацкявичюс. — Останетесь у Сурвилы?
Акелайтис словно заколебался:
— Наверно, да. Впрочем, неизвестно, как пан Кудревич. Я ведь у него секретарем…
Он тяжело вздохнул, взглянул на ксендза печальными глазами и произнес с непривычной горечью:
— Ах, ксендз! И сам не знаю, у кого живу и где мой дом. Брожу по людям, питаюсь чужой милостью… Свет не без добрых людей… Но не раз кажется горьким хлеб скитальца!
Мацкявичюс сочувственно поглядел на собеседника:
— Понимаю, господин Акелевич. И я несколько лет так скитался. Такова уж доля нас, мужицких детей. Только вырвемся из родного гнезда — угодим в чужую среду. Ничего. Наступит время, и учение, свет станут легкодоступными и для крестьянских детей. Тогда не придется слоняться по чужим углам.
Уже подходя к хоромам, они увидели, как с веранды спустились Ядвига и Виктор и свернули на дальнюю дорожку, заросшую кустами сирени.
Мацкявичюс произнес с понимающей улыбкой:
— Пожалуй, господин Акелевич, у детей отношения складываются лучше, чем у отцов. Дымша мне не зря об этом говорил.
— В самом деле, — согласился Акелайтис. — Как бы только романтика юности не отвлекла их от сурового долга. Было бы обидно.
— Не думаю. Такая романтика скорее побудит к самопожертвованию, чем здравый смысл и сытая жизнь.
Когда они вернулись в гостиную, Пянка рассказывал, как успешно проходила подготовка к большой патриотической манифестации 12 августа. Вильнюс, Каунас и Паневежис пережили нечто невиданное. Особенно хорошо осознали важность этих манифестаций владельцы поместий и горячо их поддержали, но крестьяне пока довольно холодны. Надо их расшевелить. Кто же это может сделать? Ксендзы! Нужно вовлекать в движение как можно больше представителей духовенства.
— Ксендз! — воскликнул Пянка, увидев Мацкявичюса. — От вас зависит успех, ибо в ваших руках простой народ! Воздействуйте на него, убедите, воспламените его! Надо внушить братские чувства всем сословиям. Мы — сыны единой матери! Наступает час поднять меч. Победим или погибнем! Без вольной отчизны нет жизни!
— Справедливо, — согласился ксендз, — свобода для нас великая драгоценность. Лишь свободный народ создает прекраснейшие цветы культуры. За это мы будем бороться и других поведем на борьбу. Не согласен я только, пан Пянка, что без свободы нет и жизни. Даже и порабощенный народ иногда предстает изумительным творцом. Скорбь придает ему силы для больших свершений и еще больших дерзаний. Идеал свободы видится в высоте, оживляя, вдохновляя, возвышая не только избранных, но и толпу.