Проехали деревню. По сторонам дороги тянулись пустынные поля, укутанные темно-серыми сумерками. Жемайтукас бежал ленивой рысцой. Медленно скользили назад придорожные деревья и кустарники.
Внезапно колеса задели за камень, повозка дернулась. Ксендз поднял голову, оглянулся, сдвинул назад шляпу, откинулся и вгляделся в глубокий осенний небосвод, усыпанный неисчислимым множеством звезд. Какая красота, какой покой!
Глядя в эту бесконечную звездную высь, он проверяет самого себя. Нет больше сомнений, черных дум. Его призвание ясно, перед ним прямой путь.
Он чувствует себя бодрым и сильным. Забрав у Дымши вожжи, шутливо предлагает:
— Ну, теперь подремлите вы, господин Дымша!
Жемайтукас, почуяв хозяйскую руку, ускоряет бег.
XXXII
К концу летней страды шиленские крестьяне наконец-то смогли перевести дух. Сенокос был трудным. Опасались, как бы из-за переменчивой погоды не пророста в стогах рожь. Пшемыцкий с наступлением вёдра сгонял со всех деревень толоки и объявлял "сгоны" — снимать урожай. С грехом пополам в сумерках, ночной порой крестьяне убрали и свои хлеба. Теперь кое-где оставались только овес, лен и картофель.
Осенью в некоторых шиленских усадьбах наверняка побывали бы сваты, теперь невестам нет больше надобности вымаливать разрешение у пана Скродского. Но свадьбам мешала общая неуверенность в том, что будет с наделами.
Лекарь Дымша однажды появился и опять завел разговор: слышал-де, что Юркевич уже собрал все планы и бумаги, чтобы хоть с помощью суда согнать шиленцев в Заболотье. Такие вести будоражили даже самых спокойных хозяев, не говоря уже о забубенных головах.
Норейка стискивал кулаки и божился, что он с земли не уйдет, хотя бы его насмерть запороли.
— Эх, жалко, нет Пятраса, Пранайтиса, Дзидаса. Мы бы им дали жару! — грозил он кулаком поместью.
Крестьяне тревожились, как будет дальше, и все с большей злобой косились на Кедулиса, Сташиса и Бразиса — по слухам, те от имени всех подписались за обмен земли.
Однажды приказчик по всем избам деревни Шиленай — каждому хозяину особо — объявил приказ: в субботу после обеда явиться на сход к пану Скродскому. Объявят важную новость. Всколыхнулись шиленцы, догадываясь, что это за решение.
Накинулись на Сташиса, Кедулиса и Бразиса — правда ли, что они дали подпись за всю деревню? Те отговаривались: дескать, расписались, но только за себя. Особенно вызывающе держался Кедулис:
— Захотел и подписался! А кто мне запретит? В Заболотье вольготнее. Пастбища ближе, пан и леса даст.
Сташис пояснял: коли такова панская воля, нечего и перечить. Пан все одно пан! А с божьей помощью и на новом месте с голодухи не помрем.