— Слушай, папа, ты меня еще любишь? — Не голос — шелест цветущей вишни.
Дочь. И не скажешь, что три года назад пыталась отравиться.
— Думаю, все еще люблю.
— Думаешь? Как же мне поверить, если сам сомневаешься?
Неринга несколько разочарована, однако ее сияющее личико так и искрится оптимизмом. Свежа, словно только-только выбралась из бассейна, хотя довольствуется примитивным душем. На спорт времени у нее нет. Девиз Неринги: будь всюду, где весело. Ему снотворное Лининой матери дорого обошлось. А ее, как ни странно, не ввергло в пучину. С туманом барбитала испарилось и недоверие к миру взрослых.
— Может, и сомневаюсь, но не в своем отцовском чувстве. В себе, Нерюкас, в себе… — Статкус пытается притупить ее проницательность полузабытым ласковым именем. Когда-то эта девочка, и не глядя, видела его насквозь. Наблюдательность сохранилась с тех пор. Как бы то ни было, но, что застала его за этой мазней, смущало. Именно мазней. Можно ли иначе назвать рядом с ее сверкающим жизнелюбием его жалкие потуги?
Сдавило горло, облипшие пересохшей краской руки будто в струпьях. Неужто всерьез надеялся помнящими юношеский взлет мазками вытолкнуть из сердца тяжесть, причина которой не атмосферные безобразия? С утра успел вывести свою подпись под полуфиктивным актом приемки. Мог утешать себя — не он один такой! — однако все оправдания уже давно израсходованы. Смешивая отвыкшей рукой краски, ощупывая грубый холст, надеялся вырваться на вольный, не признающий оговорок и обещаний простор. Когда-то сам отказался от него — жизнь влекла, сильнее, чем бледное ее отражение.
— Так легко от меня не отделаешься. Должен будешь делом доказать, что еще любишь хоть немножко.
— Так чего тебе? — На лице Статкуса гримаса человека, которому помешали.
— Хочу, чтобы ты пригласил меня в кино.
— А головка у тебя не перегрелась?
Головка встряхивает льняными, обесцвеченными химией локонами.
— Нет. Просто не с кем пойти.
— Тебе?
Вокруг же роем роится, не разберешь, с кем давно дружит, с кем минуту назад познакомилась.
— Я теперь со всеми в состоянии войны.
— Не верю, не верю… не верю!
— Сунула приятелям твои «Вишни», а они отрицательно отреагировали.
Полные вишен пригоршни ребенка… Черные вишни на желтой соломе… Величайшая скорбь его детства!
— Разве это… может быть причиной? — Кажется, сердце выскочит. Как осмелилась? Раздеть его донага перед какими-то?…
— Откровенно говоря, папа, начинаю не понимать, почему ты не стал художником.
Топчет отца ради шутки? Пусть не самого лучшего отца. Ведь все знает про вишни…
— Значит, одеваться?