Караульные в цель стрелять учатся — так велено было говорить, чтобы женщины не рвали на себе волосы, дети не вопили.
— Поминками, браток, пахнет, — дохнул Лауринасу в ухо табачным дымом Акмонас, оба отошли в сторонку покурить. — Твоя правда.
— Моя? Отвяжись! Знать ничего не знаю.
— Оглох, что ли?
— Мало ли что… — хотел, очень хотел усомниться Лауринас.
— А зачем спирт привезли? Стунджюс-то знает, что делает.
— Спирт, говоришь?
Многое казалось подозрительным и Лауринасу. Тень от сарая. Жужжание насекомых над зарослями крапивы, как гул костельного органа… То же самое было бы здесь и без евреев, но по-другому на это смотрел бы, слушал бы. Зачем, скажем, заворачивает сюда черный автомобиль? На большой гроб похожий… Немец. И не рядовой. С черепом на фуражке…
Улучив момент, Лауринас подошел к старому знакомому, к Абелю.
— Чего ждешь? — сурово спросил он.
Абель сидел в высокой, в рост человека, белене. Целый день молился, хотя по-прежнему сомневался, услышит ли кто его молитвы. Трясущаяся козлиная бородка. Тень в молитвенном облачении.
— Смерти, господин Балюлис.
— Не смеши. Кто к смерти сватается? От нее все бегут.
— Я забыл, что такое смех. Куда мне бежать? Застрелят.
— Дуй мимо меня. Когда буду сапог натягивать… Ноги, черт побери, стер. Такая жара.
Абель усмехнулся, но не обрадовался.
— Не доверяешь? Не знаешь меня?
— Кто господина Балюлиса не знает? Все знают.
— Так чего же упрямишься?
— Старый я, слабый. Куда денусь? А жена с детьми?
— Погоди. Кто это там такой длинный, ровно озимый ржаной колос среди ярового ячменя? Руфка? Здоровый вымахал!
— Ребенок он еще, ребенок.
— Вижу, с каким-то бритоголовым бараном этот твой ребенок толкается. Тесно тут таким.
— А куда им податься, если уйдут? Тут отцы, матери, могилы предков…
— Ну и сказал! По могилам, вишь, соскучился…
— Кладбище — общий наш дом.
— Кончай, Абель. Старикам путь — па кладбищенский холм, молодым — на все четыре стороны! — Прорвалась злоба против тупой покорности. — Ну, бабы, дети, понимаю… Но вы-то, мужики… Неужто позволите, чтобы всех до единого вырезали?
— Говоришь… всех?
— Ничего я не говорю, Абель. Ничего не знаю. Я тебе не говорил, ты не слышал. Возьми вот полбуханки, сыр. Жена шлет.
— Добрая у вас жена. Только чем же мы отблагодарим господина?
— Мы люди, Абель.
В тот вечер Балюлис несколько раз стягивал сапоги. Дул на большой палец и стонал от удовольствия. Кто шел мимо сидящего, прошел. Мало ли кому и по какому делу надо? А когда стемнело, он и сам вместе с Акмонасом смылся. Домой. Осыпающуюся рожь косить.
Когда продирались сквозь густой молодой лесок, выплыла луна. В ее голубом свете мелькнула у Балюлиса мысль, что снова он отрывается от Стунджюса. Эх, было бы это в последний раз!