— Уж и не знаю что… Беда беду гнала… Войны… страхи…
Стиснутые веки, синие, едва живые ниточки губ. Слышно, как под окном шелестит в кустах ветер.
— Когда вы не ссоритесь, обид не поминаете, так приятно на вас обоих смотреть. Ведь были же молодыми. Были! — Елена пытается раздуть припорошенный пеплом огонек. — Взяли бы Шакенасы в зятья лентяя?
— Шакенасы не голодранцы… чтобы лентяя… — гордо вспыхивает Петронеле, к щекам и губам приливает кровь. — Многие… сватались… Такой Пятрас Лабенас… из Эйшюнай… Сын… крепких хозяев…
— Вот видите! Разогнал соперников Лауринас?
— А хорош был… Невысокий, но ладный… Брови, как кусты… Усики причесаны… Красивый портсигар носил… Всех, бывало, наделит… Язык… хорошо подвешен… слова так и текут… И мастеровитый… За что ни возьмется… все сделает… Больше всех… мне нравился…
— Вот видите!
— Про любовь… говорил или нет… не помню… Моды такой не было… Как-то пальцами… по губам моим… провел… Поняла я тогда… любит…
— Вот видите! И сказали правду.
— Правду?… — Петронеле смолкает, и наваливается тишина, каждый держит… камнем придавив… Ох, трудно… его столкнуть… настоящее-то лицо… показать…
У Елены екнуло сердце.
— Успокойтесь. Вы с Лауринасом мухи не обидели.
— Человека, правда, не убили… И чужого ни пылинки… тоже правда…
— Можно я? Тоже по вашему примеру лицо открою… Что бы вы сказали, если бы ваш ребенок из-за вас руки на себя наложил… как из-за меня… из-за моего мужа? — сталкивает с себя камень Елена, но знает, что не сдвинет, от только еще тяжелее придавит.
— Твой муж?… Такой серьезный… тихий человек…
— Не муж виноват, я. Он… другую любил. А я согласилась выйти за него, зная, что не меня…
— Говоришь, дочка… без любви… не жизнь?
— Не знаю. До седых волос дожила, а не знаю. Поспите! Утомила я вас своей болтовней. В больницу хоть и не хотите, а придется…
— Дети… дети… наши большие… грехи…
Елена подтыкает одеяло и уходит.
В лицо ударяет солнце, так много солнца, что на глазах выступают слезы. С недовольно нахмуренным лбом встречает ее Статкус, пальцем смахивает с ее губ слезу. Плакала?
— Что она тебе сказала? Па тебе лица пет.
— Сказала… Дети — наши большие грехи… Сказала! Елене надо выплакаться. Статкус не идет за ней.
Дети? Неринга? Где ты, моя девочка? Нерюкас!
Не ее ли тень мелькнула в кошмарном сне? Не ее ли имя подает нить надежды?
Где она? Воскресенье. Бескрайняя унылая пустыня, которую невозможно одолеть, а Неринги нет.
— Может, на кладбище сходим? Приведу в порядок отцовскую могилу.
— Ничего веселее не придумала?
— Ладно, на кладбище в другой раз, — соглашается Елена, как того желает Статкус, и улыбается. — Открылась новая выставка керамики. Осмотрим, в кафе пообедаем. Ты, я, Неринга. Подходит?