— Праниссимо! — взвизгнул, словно режут стекло, голосок Ниёле, закованный в серебряные латы пальчик поднялся к побледневшему лбу. На этот раз надутая грудь Пранаса опала, плечи осели, в бороде мелькнули седые пряди — возле клена стоял теперь далеко не молодой человек, добродушный, никого не могущий обидеть… никого!
— Значит, не разрешаете ухлопать подлеца? — спросил спокойно, словно не громыхал только что. — Дайте тогда какое-нибудь дело, чтобы с ума не сойти!
— Отаву не смахнешь? Вон под навесом старая коса. Ой, как по тебе соскучилась! Как скрипочка заиграет, — манил отвыкшего от крестьянской работы сына Лауринас.
— Не смеши людей, батя! Сенокос-то когда кончился, а ты все по травинке выскребаешь.
— Старый я, Пранас. Понемножку, по клочочку.
— Ох, батя, батя! Привык крошки клевать. Никогда не умел по-крупному брать. Бригадиром не стал, председателем не выбрали, даже в почетные колхозники не попал… Не гонишься за почетом? Черт с ним. Вон сад ломится, горы витаминов погибают, а ты мне и себе косы правишь. Другой на твоем месте такой бы бизнес с яблоками провернул!
— Четыре ящика в районе продал, — похвастал Лауринас.
— Не смеши людей, батя. Тоннами надо, не ящиками. И не в районе — в Паневежисе, в Вильнюсе!
— Не дотянет Каштан. Даль-то какая…
— Ха, Каштан! А грузовики зачем? — весело выкрикивал Пранас, глаза у него блестели, борода ходуном ходила от учащенного дыхания. Видел большую торговлю, мешок денег. — Если Вильнюс завален, гонишь в Палангу, в Ленинград! Вот как люди делают.
— Вези сам, чего не везешь?
— Я человек служивый, бухгалтер, — развел руками Пранас. — Сверчок запечный. Вы, колхозники, другое дело. Вас даже призывают.
— Вези от моего имени. Копейки с тебя не возьму, спасибо скажу! — рассерженный Лауринас отвесил поклон сыну, показывая, как будет его благодарить. Никому не позволял над собой издеваться, не позволит и сыну, который пальцем не шевельнет — пускай гниет все и сгниет! — но языком молоть горазд, да еще чтоб посторонние слышали.
— А Ниёле моя, знаешь, что запоет? — уже оборонялся Пранас. — С базарным спекулянтом жить не стану! Правда, Ниёле?
— Праниссимо, ты сегодня невыносим! Уймись!
— Как вам наша парочка? — Петронеле ухватила за рукав прошмыгнувшую было мимо Елену.
Хозяйка просто искрила, как горящий факел. К такой и с добрым словом не подступишься.
— Вроде славный он, ваш Пранас, правда, шумноватый, — осмелилась высказать свое мнение Елена.
— Пранас? Нету никакого Пранаса.
— Как это нету?
— Не Пранас — Праниссимо!
— Все равно… не злой.
— Сама знаю: не разбойник.