— Вот видите…
— Что? Языком правду ищет, языком жуликов в прах повергает, и сам языком богатеет, все языком.
— И невестка… красивая.
— Ты мне, дочка, зубов не заговаривай, не слепая, вижу, что красивая. А зачем ястребиные когти?
— Наверно, красиво.
— Красотой горшок не прикроешь.
— Хозяйка, вы же сами говорили… Красота…
— Ты-то вот почему ногтей не отращиваешь?
— Стряпаю, стираю, полы натираю.
— А ей кто готовит, стирает? Кто? — испугавшись, как бы их разговор не услышала невестка, Петронеле отпустила рукав Елены.
— Праниссимо, ты сегодня просто невыносим. Трубишь, как дырявый фагот, — не преминула Ниёле выплеснуть свое возмущение.
— Слыхал, батя? — Пранас чуть ли не обрадовался выговору жены. — Учти, дырявый фагот для нее страшнее пестрого подсвинка… А у тебя руки не связаны. Не хочешь с яблоками возиться, что-нибудь другое придумай…
— Ты это всерьез, сынок, или опять языком мелешь?
— Абсолютно всерьез. Вон у одного моего приятеля папаша сторожем в сыродельном цеху. Обоим славно перепадает!
— С ворами я, слава богу, дел не имел и тебе не советую…
— Воры были при Сметоне, нынче просто оборотистые люди.
— Работать надо, сын, а не языком болтать. Паразитов и без тебя достаточно.
— Эх, батя, батя! Простых вещей не понимаешь. Кому какое дело, паразит ты или рабочий муравей? Приличное жалованье, премийка, утечка или утруска — и все тебе кланяются. А тут? Никакого приварка к пенсии, дергаешь осоку из болота. Такие-то дела, батя.
— Приехал в лицо мне плевать? — не на шутку обиделся Лауринас. — Мог бы повременить, пока к праотцам отправлюсь. Не горели бы у меня тогда уши из-за сына.
— Как тебя понимать, отец? — вспыхнул и Пранас, скорый на обиду и быстро отходивший. — Гонишь?
— Кто тебя, сынок, гонит? — прилетела, будто наседка на защиту цыплят, Петронеле, позабыв все, только что высказанное Елене. — Не слушай ты его, старого болтуна. Меньше языком бы трепал, скорее с сеном управился. А то все на дите валит!
— Балуй его, балуй. С самого детства так. «Не слушай старого болтуна!» — горячился Лауринас. — Мне, в три погибели согнувшись, осоку рубить, а бычок без дела пастись будет.
— Дите с дороги устало, а ты… — защищала сына Петронеле.
— Праниссимо! Не отвечай, не унижайся! — снова зацарапал под кленом голосок снохи, и всем стало ясно, что махание косой ничего не изменит. Пранас отрезанный ломоть, и не только по своей вине.
— Нет, я ему все выложу! — Пранас скрипнул белыми зубами. — Разве сбежал бы я из дому? Разве полез бы в тот дерьмовый кредитно-финансовый, кабы не ты, не твоя винтовка? Ненавижу всю эту бухгалтерию, расчеты… вонь захватанных денег!